Христианство. Три тысячи лет

Энтузиазм и безграничная любознательность нового папы, которые приводили в замешательство священников, знатоков ватиканского протокола, соответствовали его проницательности и умению добиваться необходимого результата. Его желания не совпадали с желаниями видных членов ватиканской Курии защищать давние постулаты, не вдаваясь в их обсуждения. Вместо этого, к ужасу представителей Курии, в 1959 году он заявил о готовности к обсуждению своих намерений, созвав новый собор в Ватикане.[1874]

Ватиканский аппарат, смирившийся с неизбежностью собора, знал, как надо поступать в подобных обстоятельствах: передать повестку дня под строгий контроль «Святого отдела» (в то время «инквизиции» предпочитали смягченный термин). Предполагался дух не Ватиканского первого, а Тридентского собора, с его суровой анафемой идей, которые не приличествуют доброму католику. Как разъяснил кардинал Оттавиани из «Святого отдела» в самом начале работы собора, «вам следует помнить, что стиль соборов – лаконичный, четкий, сжатый, в отличие от проповедей, пастырских посланий епископа и даже энциклик понтифика. Стиль, приличествующий собору – тот, который освящен веками».[1875]

Трудности проведения Собора

На этом пути возникло три препятствия. Одним стал вызванный папой Иоанном в Рим и длительное время служивший Ватикану Джованни Баттиста Монтини, который был близок к Пию XII, пока ввиду широких и неосмотрительных симпатий не попал в опалу и не был чинно отправлен в изгнание архиепископом Милана. Монтини, наконец вознагражденный кардинальской шапкой, в которой ему отказали при отъезде из Рима, знал, как устроен Ватикан, и имел основания попытаться обвести вокруг пальца бывших коллег. Вторым препятствием стало прибытие в 1962 году в Рим более чем двух тысяч епископов, причем менее половины съехалось из европейских стран. Эти епископы были посвящены в сан по правилам церкви, отношение которой к модернизму было параноидальным, однако они привезли с собой все многообразие практического опыта, который был доступен католику только в 1962 году. Третьим препятствием стал блеск огласки, в обстановке которого проходила работа собора. Во времена Тридентского собора «Святому отделу» не требовалось решать проблему журналистов. Теперь же Ватикану пришлось нанять пресс-атташе, но в том, что во время посещения заседаний собора ему было негде присесть, просматривался пренебрежительный символизм.[1876]

Это беспрецедентное собрание католических иерархов внимательно слушало папу, который в своей вступительной речи с воодушевлением говорил о ниспосланном свыше направлении населения мира к «новому порядку человеческих взаимоотношений» и вместо того, чтобы читать миру нотации, критиковал «пророков несчастья», не усматривающих в мире «ничего, кроме предательства и погибели». Важно было именно услышать это обращение, так как его латинскую версию в дальнейшем опубликовали со значительными купюрами.[1877] Еще примечательнее было приглашение и осязаемое присутствие наблюдателей-протестантов, которые обратились бы в бегство, чтобы избежать сожжения у столба, если бы осмелились сунуться в Рим во время проведения Тридентского собора – мало того, с запозданием были приглашены некоторые женщины-католички, преимущественно монахини. Никто из этих приглашенных не имел права голоса, однако их присутствие служило символом предстоящего выхода церкви за пределы привычных оборонительных сооружений. Все оградительные проекты документов, так старательно подготовленные Курией, были отвергнуты и заменены совершенно другими текстами. Два особенно важных согласованных документа заняли центральное место в наследии собора: они стали трамплином для действий одних католиков и препятствием на пути других.

Lumen Gentium