Хроники Герода

Герод стоял на верхней палубе триеры, несшей его к Родосу. Он продумывал свои действия. Есть ли шанс на успех? Не очень большой, но есть. Из владык, союзных Риму, поставленных Антонием, двое лишились своих владений, но двое остались, правда, присягнув на верность Октавиану еще до битвы при Акциуме. Даже многие из детей Антония уцелели. Значит, падать ниц перед новым владыкой? Собственно, этого он и ждет. Простирания ниц и оправданий. Наверное, это было бы разумно во всех отношениях. Кроме одного. Это – ложь. Он не чувствует себя виновным нив чем. То есть, нет. Он виновен, что обида и страх за судьбу его Иудеи заглушил в нем голос дружбы. Он виновен, что не уничтожил Клеопатру, не спас от нее своего друга. Но в том, в чем ждет оправданий Октавиан, он вины не чувствует. Значит, оправдываться в этом он не будет. Октавиан ждет слез и мольбы? Он их не получит.

Герод вспомнил битву в песках. Собственно, похожее положение. Помощь должна прийти, но может и не успеть. А может и совсем не прийти. Но держаться надо. Просто потому, что все прочее – недостойно. «У нас что, есть другой выход?» – вспомнилось ему. Значит, не оправдываться и не молить. Тогда что? Ему вспомнилось, как они с отцом, еще в далекой юности беседовали о правде и лжи, точнее о том, можно ли лгать во благо? Фасаэль считал, что ложь для благородного человека недопустима никогда. Она возможна лишь в устах раба, живущего в ненависти и страхе. Ферарос и Герод считали, что можно солгать, чтобы добиться цели или не сделать больно близкому человеку. Особенно, когда речь идет о лжи небольшой, простительной. Они приводили примеры из Книги Книг, из своей собственной небольшой жизни.

Антипатр с интересом слушал рассуждения своих детей, а потом сказал нечто, что показалось им странным. Он сказал, что лучший способ солгать, это сказать правду, без единого слова лжи. Много позже Герод понял, о чем говорил отец. Правду можно подать по-разному. Одни и те же события можно изложить так, что, в одном случае, они будут подвигом, а в другом – несмываемым грехом. Это правда. Это Герод уже много раз испытывал на себе. Как-то к нему привели человека, распространявшего листы со «списком грехов Ирода». Вроде бы и события все не лживы, или не совсем лживы. Но образ правителя был чудовищным. Любое его деяние со времен правления в Галилее объяснялось его порочностью, непомерной гордыней, забвением Закона или ненавистью к иудеям. Тогда он спросил этого человека, откуда он взял это список? Тот стал что-то кричать о высшем суде и каре, которая обрушится на нечестивого монарха, о том, что он, человек, будет причислен к сонму святых мучеников, что пусть палачи Герода тащат свои клещи. Он не боится смерти. Герод засмеялся и отпустил говорящего, попросив занести в «список его грехов» и это событие.

Пожалуй, он тоже так поступит. Он не будет лгать, изворачиваться и молить о пощаде всесильного владыку Рима. Этим он не поможет и не спасется. Он будет говорить правду. Ту правду, которую способен понять римлянин. О дружбе и верности Антонию. О борьбе с Клеопатрой. А там. Пусть будет, как будет. Рано или поздно над каждым из нас будет лежать земля. Так ли важно перед лицом вечности произойдет это сейчас или спустя десять лет? Ведь в любом случае, казнит ли Октавиан Герода, отправит ли его в изгнание, как Антиоха или помилует, Иудея останется богатой и процветающей. Нашествия римлян не будет. А как именно будут звать правителя Иудеи, так ли это важно? Свой же путь он пройдет до конца.

* * *

Иосиф Флавий думал об Ироде. И то, что он не мог отделаться от мысли об этом человеке, что он уделяет ему не меньше места, чем даже великим Хасмонеям, удивляло его самого. Была вполне понятная мысль, объясняющая то, что писатель тратит время на жизнеописание человека, ему откровенно чуждого, по мысли, по крови, по всей жизни. Имя этой мыли: Рим. Как не строй апологии, но именно римские войска уничтожили Иудею, разрушили Храм, уничтожили само имя Ерушалаим, оставив лишь «муниципию Элия Капитолина». Они изгнали большую часть иудеев с их родной земли. Как некогда ассирийцы и вавилоняне, они обрекли народ на рассеяние. Но римляне – господа и мира, и судьбы самого Флавия. Писать об их злодеяниях, да что там, думать об этом – уже измена. Но боль и обида сидит в душе, ее хочется вылить. Потому и обрушивается он на верного слугу Рима, связавшего судьбу Иудеи с судьбой мировой державы, на Ирода. Его ругать можно. Он – хоть и римский гражданин, хоть и признанный «друг императора», но сакральным фигурам не относится. Есть ли это? Расплачивается ли Ирод или Герод за все обиды, которые нанесены народу римлянами? Наверное, есть. Как не обидно это признавать, но Флавий старался с собой быть честным. Он не любит тех, кто приютил его, дал ему кров и безбедное житье. Он не любит римлян, хотя и отдает должное их силе и упорству, их способности организовывать, перемалывать, переделывать под себя все вокруг. За эту нелюбовь и платит Ирод.