Хроники Герода

Марьямна вышла на балкон. Мир был черным, как смоль, черным, как горе в сердце Марьямны. Черным, как слово «никогда». Она задохнулась рыданиями. Но слез не было. Ничего не было. Все, что было в жизни, было связано с мужем, было им. В детях она находила его черты и радовалась им. Теперь его нет. Ей вспоминались первые, детские встречи с «воином, похожим на царя Давида». Перед глазами всплывали разговоры после бегства из Ерушалаима. Она помнила, нет, она чувствовала каждый волосок на его теле, каждый мускул. Теперь его нет. Он прошел свой путь до конца. Зачем теперь жить ей? Пусть ее тоже не будет. Пусть только прекратится эта тупая боль в груди.

Марьямна сняла с груди полый камешек, который носила с самого детства. Там, в его середине, за оправой был яд. Ведь так все просто. Она налила в чашу вина, бросила крупицы в жидкость. Вино зашипело и на миг сделалось густым, изменило цвет. Потом опять поверхность выровнялась, а цвет стал привычным. Спокойным движением она поднесла чашу и выпила жидкость. Сначала ничего не было. Но потом пожар вспыхнул в животе, в горле. А потом и боль исчезла. Она закрыла глаза и повалилась на пол.

Перед ее взором возник Герод. Не царь Иудеи, с седыми прядями в черных волосах и усталыми глазами, а веселый молодой воин. Он шел к ней, он был совсем рядом. Его губы шептали: Марьямна, моя Марьямна!

– Герод, – прошептала царица…

– Госпожа! – в комнату ворвалась служанка – Госпожа! Весточка от царя! Он возвращается!

Но Марьямна уже не слышала ее. Она уже ничего не слышала.

* * *

На Родос Герод ехал, как на казнь. Был готов к этому. Но судьба благоволила к нему. Возвращался он не просто царем Иудеи, но «другом Цезаря», участником его ближнего круга. Таковым его признал и Агриппа, и Меценат, и другие близкие к Октавиану люди. Цезарь одарил нового друга. Во владения Герода вошла Идумея, прибрежные крепости, Акра, земли в Заиорданье. Правда, Иудея, в отличие от времен Антония должна была выплачивать подать «за защиту от парфян». Но подать эта была триста талантов, что было вполне по силам Героду. Теплый ветер неспешно гнал корабль в сторону Акры, в сторону дома. Еще ранее он отправил письмо Марьямне и Баруху с изложением всех событий последнего времени.

Вот и Акра. Солнце осветило стены старой крепости, порт, постройки возле него. Корабли неспешно вошел в небольшую и не очень удобную гавань. Высадка длилась невероятно долго. У Герода все билось внутри. Домой! Как не терпится оказаться среди своих, обнять жену, вызвать в Ерушалаим всех, кого решил укрыть в Набатее. Наконец, все закончилось. Герод вскочил на коня и в сопровождении небольшой охраны помчался по дороге. Над ним, над его Иудеей лилась и лилась его песня, песня Герода.

На ночевку остановились, когда в двух шагах было невозможно различить пути. И лишь только небо окрасилось в серый цвет, Герод вновь поднял своих спутников. Опять цокот копыт по уже вымощенной по римскому обычаю дороге. Дом все ближе. Вот уже показались среди холмов стены и башни Ерушалаима. Вот он въезжает в ворота и несется по улицам в верхний город. За ним летит его песня. Откуда-то из переулка послышался собачий вой. Ему откликнулся вой из соседнего дома. Почему? Странно.

Вот ворота дворца. Вой слышится и здесь. Стража расступается перед ним. На ступенях дворца стоит Барух. Даже издали видны его заплаканные глаза и совершенно бледное, как смерть лицо. Что с ним? Он не получил письма? Герод соскочил с коня и кинулся к другу! Обнял его. Старик зарыдал. Без слез. Его била дрожь, рыдания рвались из него. Дрожащими губами он произнес одно слово:

– Марьянма!

– Что?! – Герод бросился внутрь. В зале на невысоком постаменте стоял деревянный короб, украшенный всеми мыслимыми и немыслимыми камнями, обшитый дорогой тканью. В нем, в парадных одеяниях царицы Иудеи лежала она. Герод бросился к ней. Родное лицо было неподвижным и далеким. Густые белила скрадывали те маленькие черточки, которые он помнил всегда. Почему? Что это?!!! Герод задохнулся. Со двора вновь резанул по ушам вой какого-то из дворцовых псов.

Марьямна, душа моя! Сердце мое! Почему? Ты смысл желаний моих, свет в ночи моей жизни. Почему ты не можешь разделить мою победу? Почему ты лежишь в этом зале? Вставай, любимая! Ярость, боль, удивление все смешалось в его душе, заполнило его и прорвалось в крике, устремленном в небо: Ненавижу!

Герод, не в состоянии видеть неживое лицо любимой, бросился из дворца. Он упал на землю, колотя кулаками по ней: Ненавижу! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тебя!

Он все бил и бил кулаками по утрамбованной земле, не видя и не слыша гомона десятков слуг, советников, воинов, столпившихся вокруг него. А собачий вой все летел и летел со всех сторон. С башни в воздух поднялась стая птиц, громко крича, устремилась прочь от Ерушалаима, от царя и его горя.