Хвала и слава. Том 2

Несколько минут, пока проезжали мост Понятовского, поблескивала серебром Висла. Солнце в окружении облаков казалось особенно величественным. Всю дорогу Анджей избегал взгляда Марыси.

— Взгляни, какой прекрасный закат, — сказала она ему.

Рикша сплюнул:

— И как только солнце терпит эту мерзость!

Они оставили эти слова без ответа. Когда приехали на Кредитовую и рикша остановился перед домом, Анджей расплатился и хотел было идти на Брацкую, но Марыся удержала его за руку. Сказала:

— Идем ко мне. По крайней мере, хоть выспишься.

V

После встречи с Лилеком в кафе «Люля» на Жабьей для Анджея наступили трудные дни. До сих пор он как-то справлялся со своим душевным состоянием и спал относительно спокойно. Повседневность, конечно, и прежде подавляла его, как и других, но теперь стала совсем невыносимой. Он особенно не задумывался над тем, почему после поездки в Пулавы никак не мог прийти в себя и обрести прежнее свое спокойное отношение к жизни. Слишком многое тут переплеталось. И прежде всего отношения с Марысей. Он не мог сказать себе, что любит ее. Однако ее несколько деланная женственность все более вовлекала его в тот образ жизни, который был слишком противен его натуре, чтобы не нарушать его душевного равновесия.

У него не было ни минуты времени для серьезных размышлений. Работа на подпольных офицерских курсах, где он был уже инструктором, вечера и ночи с Марысей, страх перед каждым днем и воспоминания, которые так хотелось поскорее вытравить, — вот из чего складывалась его жизнь, беспорядочная, торопливая и пока что отвратительная. Он так хотел вырваться в Пустые Лонки! Казалось, стоит ему посидеть ночью на крыльце, особенно сейчас, в начале зимы, когда голые деревья не нарушат своим шелестом течения его мыслей, не будут баюкать его, — и он сумеет забыть о войне и крови, об этом ужасном состоянии хаоса и оторванности, в котором пребывает все вокруг, и снова станет думать, как бывало прежде, снова отыщет себя в центре мира. Но сделать это было невозможно.

Однажды декабрьским утром он вернулся домой. Тучи нависли низко, и было темно, как на рассвете, хотя часы показывали почти восемь. Он вошел в дом на Брацкой, на цыпочках прошел по лестнице и по верхнему коридору, словно и в самом деле была глубокая ночь, скользнул к себе в комнату.

С кресла (это было любимое кресло мадемуазель Потелиос, прежней обитательницы этой комнаты) поднялась мать.

Анджей был немного пьян и немного не в себе от сумбурных мыслей. Однако он взял себя в руки и глубоко вздохнул, как перед погружением в воду.

— Мама! — сказал он.

Оля с минуту стояла молча и смотрела на него.

— Ничего-то я о тебе не знаю, — произнесла она вдруг.

— Ты меня ждала?

— Всю ночь ждала, всю ночь, — повторила Оля как-то беспомощно и отрешенно.

— Зачем?

— Хотела спросить тебя.

— Но почему ночью? — удивился Анджей. Он сел на кровать и стал переобуваться. Ему предстояло идти «на место».

— А когда? — рассердилась Оля. — Тебя ведь никогда нет дома.

Анджей уже все знал. «Еще и это!» — подумал он. Но продолжал притворяться:

— В чем дело, мама?

— Что тебе действительно известно о смерти Антося? — с усилием сказала Оля, опираясь на поручни кресла.

Анджей свистнул.

— Ты подозреваешь, что я что-то знаю, — заметил он.

— Безусловно. Ведь ты ездил туда. Ты говорил, что виделся с ним.

— Я его не ликвидировал! — сказал он со злостью.

— Анджей! — крикнула Оля. — Как ты можешь…

— А что? — спросил Анджей вызывающе.

— Как ты можешь даже думать!

— А что, разве не может брат брата? В наше-то время?

А про себя подумал:

«Не все ли равно — я или моя любовница».

— Я ничего не понимаю. Как это могло случиться?

— Очень просто. Как только я выехал в Пулавы, нагрянули немцы, окружили усадьбу, ну и перестреляли всех. Я рассказывал уже сто раз.

— Да, но я не могу этого понять. Как они могли?

— Они способны и не на такое.

— И почему Валерек в тот же самый день?..

— Валерека немцы убрали — он уже не был им нужен. Это, наверно, он «продал» Тарговских и всех этих Скшетуских или Заглоб, которые там торчали.

Оля вздохнула.

— Ты стал такой… такой черствый.

— Тебе хотелось бы, мама, чтобы я нежничал?

— Больше мне ничего не скажешь?

— Ничего. Скажу только, что ты сентиментальна, как старая Дева.

Оля возмутилась:

— Какой же ты подлый.

И пошла к двери.

Анджей вскочил с кровати.

— Мама! — закричал он, когда она была уже на пороге. — Мама!

— Что тебе? — обернулась мать.

Анджей вдруг заключил ее в объятия, крепко прижался, спрятал лицо на ее груди.

— Ты меня еще любишь, мама?

Оля положила руку на голову сына.

— Это я должна тебя спросить. Ты ушел от меня.

Анджей отстранился от нее. Подошел к окну.

— Надеюсь, ты понимаешь, мама… — сказал он едва слышно.

Оля застонала, словно у нее заболело сердце.

— Не детям судить родителей.

Анджей повернулся к Оле, многозначительно посмотрел на нее.

— Кто любит, тот всегда имеет право судить.

Оля прижала руки к сердцу.

— Если вообще кто-либо на этом свете имеет право судить.

— А в тот свет я не верю, — сказал Анджей и добавил нервно: — Я не осуждаю тебя, мама, можешь быть спокойна.