Хватит врать

Т. же, наоборот, не строил иллюзий, он ничего не забыл. Поэтому у него такой мрачный вид.

Я не могу сказать наверняка, что стоит за этой мрачностью. Если бы мне предложили угадать, я бы назвал меланхолию, печаль, может быть – предчувствие тоски, которую он сумеет быстро побороть; или вообще ничего, ведь он так старался не привязываться. В любом случае, я не заподозрил бы безнадежность.

Для меня же, когда я наконец осознал этот разрыв, он означал непомерную боль, беспросветную тоску. Я всегда думал, что мне будет больнее, чем ему. Я даже полагал, что больно будет мне одному.

Иногда нам не хватает проницательности.

Сразу после того, как мы узнали результаты экзаменов, я говорю ему: пойдем, я тебе покажу, какой фотоаппарат мне подарили родители. Он шутит: похоже, они не очень-то беспокоились за твои оценки, раз сделали подарок еще до объявления результатов… Я пожимаю плечами. Он добавляет: и это единственный предлог, который ты смог выдумать, чтобы мы пошли к тебе потрахаться, ну и типа отпраздновать это всё? Я фыркаю от смеха, я еще не знаю, что в последний раз смеюсь вместе с ним. Дома никого, моя комната распахивается навстречу нашим объятиям. А потом, не раздумывая, но и не слишком надеясь на успех, я предлагаю: может, прокатимся на твоем мотоцикле за город, а я бы испробовал мой «Кэнон». К моему огромному удивлению, он соглашается безропотно. Выезжаем сразу. Стоит жара, солнце сияет ослепительно. В конце концов мы заворачиваем в один уголок, который я очень люблю, вдалеке от чужих глаз. И я делаю первые снимки. Тома держится в стороне, я догадываюсь, что ему смешон мой детский восторг, он усаживается на ограждение из светлого камня, срывает травинку, чтобы занять руки, я оборачиваюсь и вижу, как он сидит, и он кажется мне еще красивее, чем обычно. За спиной у него желтое небо и дуб. Я хочу запечатлеть это мгновение, его красоту и начало июля, но чувствую, что если спрошу у него разрешения, он не позволит. И я не решаюсь его сфотографировать без его согласия. Подхожу медленно, заранее отказавшись от этой идеи. Однако, к собственному удивлению, может, потому что слишком уж это была манящая возможность, я все же произношу свою просьбу. Он колеблется, я вижу в его взгляде сомнение, и в конце концов соглашается. Я изумлен, но виду не подаю, а поскорее навожу объектив, пока он не передумал. И делаю снимок. На этом снимке он в джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, в руке у него по-прежнему травинка. И он улыбается. Открытой, дружеской улыбкой, кажется, даже ласковой. Она еще долго выворачивала мне душу, когда я смотрел на этот снимок. Она выворачивает мне душу и сейчас, когда я пишу эти строки и смотрю на ту фотографию, стоящую на моем письменном столе рядом с клавиатурой. Теперь я знаю. Я знаю, что Тома дал согласие на это единственное фото лишь потому, что он уже понял (точнее, решил), что это наша последняя встреча. Он улыбался, чтобы я взял с собой его улыбку.

А потом был отъезд на остров Ре (это я туда уехал). Как и каждое лето с самого детства. Потому что этот остров был в моей жизни всегда. Почему? У моего отца там жил лучший друг, с которым он познакомился в двадцать лет, когда служил в армии, они говорили «в полку». Если покопаться в памяти, самые давние воспоминания, которые там обнаруживаются, это остров: мне три года, я в коротких штанишках, матроске, в малюсенькой велосипедной каскетке, перед кораблем, на коленях у матери. Солнце бьет мне в глаза, я щурюсь. Этот корабль – парóм, связывающий остров с континентом, Саблансо – и Лапалис. Плаванье длится двадцать минут. Ослепительное сияние, которое я увидел в тот миг, осталось со мной навсегда, и до сих пор, как только я вспоминаю о тех временах, оно меня освещает. Именно этим объясняется та одержимость морем, которая прочитывается в моих романах.

С тех пор я провожу на острове каждое лето. Мы часами ждем своей очереди на причале, жара просто невыносимая, в машине обивка сиденья липнет к голым ногам. Но как только мы въезжаем на паром, все забыто: и очередь, и пот; выходим из машины, и начинается восторг, мы втягиваем в себя воздух, в котором смешиваются запах топлива и морской соли, рассматриваем отблески на поверхности воды. Добравшись до острова, едем в сторону Сент-Мари.

В те времена остров – место простонародное: кемпинги, курортники-отпускники, у дороги – складные столики, панамки с эмблемой автодрома Поль Рикар. Это еще не тот филиал Сен-Жермен-де-Пре, в который остров превратился теперь. Помню бордюры из темного камня и ставни бутылочно-зеленого цвета.

Во второй половине дня купаемся на пляже Сен-Совёр, идем туда пешком, дорогу окаймляют приморские сосны. Обожаю этот пахнущий водорослями берег, теплые и неспокойные морские волны. Кстати, однажды я там чуть не утонул (может, именно оттуда, кто знает, моя мания топить персонажей своих романов, однако мой собственный опыт неприятных последствий не имел).