Хватит врать

Глава вторая

2007

Опять Бордо. Больше двадцати лет пролетело. Город преобразился. Когда мне было двадцать восемь, он был мрачным, стены покрывала копоть. Теперь же город светлый, фасады почистили, всюду охристые тона. Раньше он был закрытый, умирающий. Теперь же город распахнулся, появились молодежные кварталы, к вечеру в нем проступает даже что-то испанское, может, дело в людях на площадях и на террасах кафе, в звоне бокалов и разговорах, которые уносит легкий ветерок, в хорошем настроении. Буржуазия Бордо была стареющей, теперь же вид у нее богемный. Но главное, город вновь обрел свою реку, после того как были отремонтированы и обустроены ее набережные. Раньше по берегам были заброшенные бойни, трава по пояс, колючая проволока, грязь – вы и представить себе не можете. А теперь взгляните, какие элегантные берега, платаны, газоны, зеркальная гладь воды и прямо над ней – трамвай.

Я стал писателем. Я приехал сюда ради обсуждения и автограф-сессии в одном книжном. Говорили о моем последнем романе. Книги стали моей жизнью. Вечером возвращаться в Париж было уже поздно, поездов не было, и мне сняли номер в отеле неподалеку от аллеи Турни. На следующее утро я должен встретиться еще с одной журналисткой и смогу немного погулять по городу, может, как раз поброжу по берегам Гаронны, а потом уж вернусь домой.

Это и было то самое утро. Интервью как раз заканчивается, когда я замечаю тот силуэт, фигуру юноши с чемоданом, обращенную ко мне спиной и двигающуюся к выходу из отеля. Когда я вижу картину, которой не может быть, и выкрикиваю ему вслед имя. Я поспешно вскакиваю, догоняю этого юношу на улице, кладу руку ему на плечо, он оборачивается.

И это почти что он.

Скажем, сходство разительное, и более того. Сходство столь сильное, что по спине у меня пробегает холодок, я вздрагиваю, слегка теряю равновесие, на несколько мгновений, дыхание тоже учащается (да, у этой ситуации есть чисто физические проявления, воздействие на тело, подобно тому как неотвратимая угроза, вызывая панический ужас, приводит к раскоординированности или судорогам).

Черты – схожие, взгляд – тот же, жуткое дело. Жуткое.

Но обнаруживается незначительное различие – не то в общем настроении, не то в улыбке.

И этому крошечному различию удается вернуть меня в область разумного, допустимого.

Придя в себя, я не говорю этому юноше: простите, я ошибся, я принял вас за другого. И не говорю: если бы вы знали, до какой степени вы похожи на человека, с которым я был знаком очень давно. Я говорю: ты – вылитый отец. А он без запинки отвечает: да, мне все время об этом говорят.

А потом мы молчим. Я продолжаю рассматривать его, словно картину. То есть разглядываю детали, неторопливо, веду себя так, будто это не живой человек и будто он в ответ не разглядывает меня. И правда картина.

Мое тело успокаивается.

Юноша, должно быть, смущен тем, как я в него вглядываюсь. Хочет поскорее от меня отделаться. Может, это ему кажется бестактным и невоспитанным. Но нет: он обращает дело в шутку, улыбается. Я был прав: улыбка немного другая.

Я спрашиваю, торопится ли он, или у него найдется время выпить кофе. Точнее, я просто слышу, как произношу эту просьбу, она вылетает у меня сама, необдуманно, не пройдя через фильтр интеллекта, что говорит о мощнейшем желании удержать этого чудесного сына, не дать ему уйти, расспросить подробнее, узнать детали, заполнить пробелы, зияющую пустоту длиной в двадцать три года. У меня просто не было возможности противостоять этому странному желанию – и расшифровать его, испугаться тоже было некогда. Оно уже прорвалось наружу самовольно, и теперь делай с ним что хочешь.

Он говорит, что поезд у него – через час, так что можно немного посидеть. И я тут же осознаю, что парадоксальным образом удивился тому, с какой легкостью он согласился на приглашение незнакомого человека: сам-то я так бы не сделал, я уклонился бы от подобных расспросов и пошел дальше по своим делам, вернулся бы к своему одиночеству.

Он-то, конечно, понял. Он знает, в чем причина моего интереса к нему. Но почему этого оказалось достаточно, чтобы он согласился? Тем более что он и сам сказал: ему часто говорят об этом сходстве, ему могло бы уже надоесть. Но он не выказывает раздражения. Продолжает улыбаться. И сам же объясняет, почему принял мое приглашение. Он говорит: вы так на меня смотрите… наверное, вы сильно его любили.

И мы возвращаемся за столик, где я беседовал с журналисткой. Быстро и резко с ней прощаюсь. И остаюсь наедине с юношей. Я говорю: я даже не знаю, как тебя зовут. Он отвечает: Люкá (и меня так смущает, что это имя часто встречается в моих книгах, будто случайных совпадений в природе не существует). В ответ называю свое имя. Он говорит: вы с моим отцом – друзья молодости, да? Я слышу эту формулировку и нахожу ее красивой: неправда, но красивая. И я киваю: да, так и есть… друзья молодости…