Кикимора Агнешка

В остроге за спины больно не попрячешься: тут тебя либо татарин срубит, либо свои за трусость вздёрнут. Приходилось геройствовать, хотя и до этого, перед братвой в сыкунах не числился. Среди молодёжи ещё и смекалкой выделялся. Заметил меня воевода Евпатий, через пару годков из гридней19 десятником сделал. К тому времени прошлое весёлое уже позабылось за новыми подвигами. Прозывали мы себя не дружиной даже, а на татарский манер, ватагой, семьёй, то есть. И жили мы по ватажному. Внутри семьи и подтрунить можно над нерадивым, и шутку состроить, а если кто посторонний посмеет, горой всей ватагой станем.

Прислали к нам одного оболтуса княжеского рода из Суздали. Так случалось: перед тем, как доверить свою дружину, отправляет князь сына славу добыть. Чтобы испытать, да и чтобы дружинники знали, за кем идут. По правде, воеводой оставался дядька Коловрат, но значился высокий гость. Звали княжича Любодар, ростом был он высок, широк в плечах, прямо –былинный богатырь. Вот только взгляд мне его не понравился: с превосходством смотрел, без серьёзности. Такой взгляд у собаки бывает, которую на птицах, да на ягнятах натаскивают, а с дворовыми псами она ещё дела не имела. Когда такой молодец в хату входит, в ту хату, где только лихие парни проживают, с него моментом спесь сбивают. А тут, на воле, такие, да ещё при папкиных деньжатах, порой всю жизнь проживают с полной уверенностью, что особенные, лучше всех во всём.

Однажды проходил Любомир по двору нашего острога, да увидел, как молодые гридни на мечах учатся. В бою мы уже давно лёгкие татарские сабли применяли. Пока один раз мечом размахнёшься, сабелька уже раза три туда-сюда пролетит, головы снимая. Когда враги, что те тараканы на стену лезут, это ой как важно. Но молодёжь учили сначала на мечах, чтобы сила в руках образовалась. Подозвал Любомир к себе одного парня, поздоровее, вынул из ножен, каменьями украшенных, свой меч:

– Давай-ка и я разомнусь малёха.

По ударам было видно, что с княжичем настоящие мастера занимались: приёмы все были правильные, но больно медленные. Любой опытный ватажник, не то чтобы сабелькой, кинжальчиком этому недотёпе раза три уже кишки выпустил, но молодому парню выучки не хватило. Под конец боя, махнул Любомир мечом так, что мы все замерли, поняли, что по шее метил. Бог уберёг: выше меч пошёл, по шлему железному. Паренёк упал оглушённый, а этот гад подошёл и пнул упавшего сапожком сафьяновым. Евпатий пробасил:

– Зря ты так, княжич!

– Не перечь мне, знай своё место! А этот злее в бою будет. Татарин так как я не пожалеет, добьёт.

С тех пор сократили мы имя воеводы нового, стали просто Любой звать.

В один памятный день, точнее, в час предрассветный, подошли к нашей крепости татары числом великим. Шли на лодочках юрких, чтобы пушкам не пристреляться. Накрыли нас тучей стрел. Сразу десяток защитников со стен сняли. А некоторые из стрел с паклей, горящей на конце были. Кровля гридницы20 огнём занялась. Ворота затрещали под глухими ударами тарана. Поверх брёвен ограды появились концы лестниц, над стенами взвились верёвки с крюками. Мы немного оправились, стали смолой поливать на стены лезущих, пищалями, да луками огрызаться. Доски ворот затрещали, а вдали из рассветного тумана показалась подмога татарская на двух ладьях. Я свою десятку снял со стен, да к воротам повёл. Когда по двору пробегал, заметил, что собака наша, Марфа, боится, а в будку к себе залезть не может, там всё место занято чем-то в бархатный кафтан завёрнутым. Разбираться было некогда, как раз ворота поддались и завязалась рубка страшная. Утренние сумерки озарились искрами бьющихся друг о друга сабель, воздух наполнился дикими криками. Много наших полегло, но оттеснили мы врагов и утопили остатки в Волге. Одну ладью пушкарям удалось повредить, другая ушла восвояси.

Возвращаясь, я подошёл к будке:

– Вылазий, ваша светлость, мы победили.

Сначала показалась голова, осмотрелась, чтобы никто больше не видел, потом и всё тело явилось миру. Люба трясущейся рукой стянул драгоценный перстень с перста, да и мне суёт:

– Не сказывай никому, озолочу. А скажешь, повесить велю за кражу перстня.

Посмотрел на меня княжич глазами коровьими, подошёл к убитому ватажнику, измазал себе лицо свежей кровью, вынул меч и заорал на всю крепость:

– Эй, дружина! Выходи, кто живой! Мы победили!

Тут я и понял, что оставаться мне теперь в остроге не безопасно.

Как-то раз взял меня Евпатий во Владимир, за провизией, да боеприпасом сходить. В городе жизнь стояла мирная, не в пример нашей. Только от воздуха спокойного захмелеть было немудрено. А тут ещё каптёр местный не поскупился героям бочонок вина выкатить. Товарищи мои спать после пьянки завалились, а я с дури старое вспомнил. Взял в сенях кафтан воеводский, потихонечку и сабельку позаимствовал: руки-то помнят. На их место перстень любкин положил. Вышел из ворот кремля, да и давай с посадских пожертвования собирать на войну с Ордой.