Кикимора Агнешка

– Не пьющие они. Девчушка и вправду была, о том свидетельства имеются: и лубочек с изображением колясочки для перемещения неходячего больного, и движения рук, чтобы им силу придать, на печи угольком намалёваны. Только я так мыслю, что это и вправду ведьма была. Не может же баба такие премудрости сама выдумать, явно чёрт помогал. Да и попа она сторонилась неспроста. Только зачем она мальца из избы своей отпустила? Я так думаю, что Добрыня с перепугу молитву святую сказать вспомнил, вот нечисть и перепугалась. А так как перенесён он был из дома колдовством нечистым, вот опять на своей лежанки и очутился. Бог помог!

Вот тут, братки, я и думаю: «Почему бы мне скуку не развеять, да не поучаствовать в приключении с попом сельским, да Бабой Ягой?». В нечисть всякую я тогда не очень верил, по опыту зная, что за большинством загадочных происшествий лиходей человеческий скрывается. А тут зловредной каверзой не попахивает, а смердит во всю. Я на такие вещи, в своё время, мастак был, вот профессиональный интерес и проснулся. Так мне захотелось до правды доковыряться, что я встал и жестом показал Митрофану:

– Поехали. На месте разберёмся.

Он обрадовался, впереди меня пошёл. А во дворе уже кони осёдланные стоят «Вот шельма, – думаю, – это ты меня развёл, чтобы я сам предложил поехать!».

Приехали в это Карачарово, а возле дома поповского такая толпа, что прейти не растолкав, не получится: не каждый день такие знаменитости, как Баба Яга, захаживают. Домик, кстати сказать, не изба уже, но и не хоромы. Сразу видно, что поп – хозяин крепкий, но веру себе в корысть не применяет. Зашёл в избу, да сразу вон вышел и дверь открытой оставил. Митрофан повыносливей оказался, но тоже возмутился:

– Ты чего это, Филарет, годовой запас ладана в один день истратить удумал? Дверь оставь открытой, пускай выветрится.

– Не гневайся, твоё Преподобие, нечисть изгоняли, – появился плюгавенький мужичонка в рясе, видать, хозяин дома.

– Высокопреподобие! – зашипела на мужика дородная невысокая баба.

– Молитвой святой изгоняй, а не кадилом только, – попенял игумен.

– Так молитвой христианскую нечисть пугают, а Баба Яга – нечисть природная, её лучше кадилом.

– Ересь несёшь, Филарет.

Пока они так припирались, я пошёл до плетня и осмотрел дорогу. Все следы были затоптаны любопытными селянами. Пришлось идти до околицы. Там в траве, в сторону леса вела цепочка следов. Вторая вела обратно. Изучил я эти цепочки и призадумался.

Когда вернулся в поповский дом, запах ладана почти развеялся, но появился другой, едва заметный. Я отодвинул занавеску и прошёл в другую половину дома. Здесь запах чувствовался яснее. Не наш запах, восточный, ведомый только злодеям, да ордынским любителям мозги замутить, которые православной водочки не признают. Из красивых цветов маков такое залье делается, а потом – курится. Вернулся я в первую комнату, а все смотрят, понять не могут, зачем старец святой из угла в угол мечется. А мне осталось одну малость вызнать. Посмотрел я на лапоточки добрынины, провёл ногтем по его пятке, да и понял всё. Митрофан же обратился к Добрыне:

– Обскажи вдругорядь человеку святому, что с тобой приключилося. Небось, старец Никодим обратится за тебя к Богу, да отвадит силы тёмные, бесовские.

– Пацан, что на полати лежал, заозирался на родителей, а после батиного кивка начал сбивчиво рассказывать:

– Девчонка эта, что ходила ко мне, Агнешкой которая назвалась, они ещё с отцом своим в село приехали…

– Нету в селе никаких-таких Агнешек, – встрял в разговор Филарет, и отца её никто не видыва. Я весь приход обспросил. Не было таких.

– Не преребивай, потом скажешь, – остановил попа Митрофан, – малец и так сбивается. Продолжай, Добрыня.

– На этот раз Агнешка ночью пришла, когда родители спали…

– Охальница! – не выдержала мать Добрыни.

Митрофан на неё цыкнул, но женщина всё равно вставила:

– Шалава и есть!

– Так вот, Агнешка рот-то мне ладошкой закрыла, чтобы я не шумнул, а сама траву какую-то зажгла. От травы дым пошёл такой сладкий, и мне спать очень захотелось. Но я старался не уснуть: больно мне с Агнешкой беседовать нравилось. Вошли два мужика. Страшные! У одного лицо тряпкой замотано было, а второй какой-то хмурый, и зубы у него острые как у щуки. Я глянул на подругу, а у неё тоже зубы острые, оказывается. И как я только этого раньше не замечал? Может, она рот не открывала? Тогда, как говорила?

Я хмыкнул: «С этого дыма людям и не то мерещится». Добрыня же продолжал: