Кирза и лира

Марсианский такой, значит, эксперимент был!.. Межпланетный! Кулаком в лобешник, и к марсианке в койку!.. Довольно странный, правда, контакт, но… Что вы хотите — другой разум, другие нравы, привычки… не адаптировались может. Времени, наверное, не было… Да и не каждый день Афоня в такой «форме» — там, где надо! — ошивается… Вот и… Что ж…

Главное — марсианка! Если марсианка, это другое дело. «Это, вам, не то, что почем зря, и что в мешках!..» Повезло Афонину. Коллеги музыканты остро завидовали товарищу: таких «сладких» марсианок ни у кого ещё не было… Не было, не было. Об этом бы даже срочники знали… Афонин — первый! Да!

Как всегда всё испортил тот же Кабанов.

— Классно, чего уж! Жди, — говорит, — теперь, товарищ Афонин, марсианские алименты. Ага! Вот уж Валька-то твоя, с тёщей, обрадуются!.. Вот уж тебе пиз…лей навешают!

Это уж точно, это уж как пить дать. Мы достаточно наслышаны и про его Вальку, и про цербера тёщу, и вообще… Жалко, товарища, но ещё больше завидно.

Ничего, синяки пройдут! Зато вот, парень лично участвовал в межпланетном эксперименте! Причём, наш парень, музыкант, сверхсрочник… Кому ж так повезёт?

Не как, в общем, некоторым…

Армия! Армия-армия!..

43…Три, два, один… Пуск!

Сегодня на отбое наши дембеля отхохмили.

Только мы провели вечернюю перекличку, ротный, как обычно, дает команду: «Третий год, отбой!» Мы слышим, как старики солидно зашаркали сапогами к своим одноярусным койкам. А наш старик, танцор Пятин, как всегда, расстегиваясь на ходу, разбегается, и ласточкой, через две койки в ряд, прыгает на свою третью. Мастерски прикроватившись там, широко и сладко обычно потягивается, зевает, и, победно оглядев вокруг — все ли видели! — только после этого начинает раздеваться. На третьем году, он, всегда так летал. Полетел и сегодня.

…Разбежался, и-и, р-раз, ласточкой пролетев, плюхнулся на живот, почему-то, при этом, глухо хрюкнув. И замер на койке в какой-то неестественной, для радостного и долгожданного сна, позе. Что такое? У нас у всех стоп-кадр. Заклинило. Мы замерли в недоумении — что-то не то. Но, мы же в строю стоим, мы же не можем спросить его, мол: «Эй, что там у тебя?» На этот полёт мы, салаги и молодежь, имеем право только восхищенно смотреть, причем молча, и без комментариев. Иначе, помним, ведро с тряпкой всегда свободно, в одном шаге. Мы только издали, со стороны, имеем право насладиться всеми этапами представления: от разгона до приземления, и мощным эффектом традиционного воздушного дембельского перелёта в койку. Молча, восхищайся и завидуй, молодой, стой и не вертись — закон такой. Иначе, он в койку, а ты в наряд!

Но не сегодня.

Весь строй замер, глядя на лежащего Пятина. Что такое? Там, ни звука… Но вот, дрогнула нога. Пятин с трудом повернулся на бок. Морщась и кривясь от боли, кое-как сполз с кровати. Выпрямился — метр шестьдесят восемь! — сдерживая стон, резко сдернул с койки одеяло. Мы, хоть и издали, но видим совершенно чётко, как на киноэкране: на белом фоне простыни спокойно отдыхает чёрная тридцатидвухкилограммовая чугунная гиря. У нас в роте только такие…

— Ни-и хрен-на себе!.. — одноврменно выдохнули почти все в строю.

Это… шутка?! Шутка… Конечно, шутка. Кто-то пошутил так. А Пятин не знал, так вот, животом в неё и бухнулся, спланировал называется. Пятин стоит, пополам согнувшись, держась за живот. Только-только у него дыхание кажется восстанавливаться стало. Губы, руки, ноги дрожат, на лице гримаса боли. Со-второй попытки он, наконец, выуживает тяжелую гирю из продавленной сетки кровати. Не удерживает её — гиря громко бухается на пол. В строю, в казарме, ни звука. Все замерли и смотрят. И комроты старлей Коновалов тоже. Пятин с трудом, почти волоком, тащит гирю почему-то к окну… в абсолютной тишине казармы… кое-как подтягивает гирю к коленям, приподнимает её, с трудом заволакивает, заталкивает на широкий подоконник… У нас уже и челюсти от удивления отвисли!.. И… не глядя, сталкивает тридцатидвухкилограммовую гирю вниз, за окно. Пуск состоялся! Поворачивается, и падает на кровать. Почти в ту же секунду, всё наше здание, пол в казарме, и мы все, резко содрогнулись от глухого и сильного удара-встряски. Еще и челюсти наши, громко щелкнув, захлопнулись!

— Ёп…тыть! Пятый этаж!

— Бля-а!..

Дикий вопль снизу, а затем громкий отборный мат на три голоса, переходящий в грозную трехголосую арию, как из скорострельной зенитной пушки, ответным атомным грибом и ударной волной влетают в наши окна.

— А-а!.. Ё… — и тому подобное. Снизу! Очень много!..

Мы все ахнули: «Кого-то пришиб?!»