Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

Деревянный пол жесток и безжалостен к нашим босым ногам. Я завершаю круг. Аплодисменты. Выстраивается нижняя часть пирамиды. На плечи девушек забирается второй уровень, затем третий. Я запрыгиваю на самую верхушку, молясь, чтобы они не рухнули подо мной от изнурения. Потом я выпрямляюсь, поднимаю руки над головой и приоткрываю рот. На моем лице написано отнюдь не счастье, на нем написан вопрос, а рот служит вопросительным знаком. Зачем я здесь этим занимаюсь? Кусок хлеба этого стоит?

Аплодисменты так себе. Я спрыгиваю на пол. Взявшись за руки, мы выстраиваемся и кланяемся нашему начальству, потом разворачиваемся и шагаем в свой блок – грудь вперед, подбородок вверх.

В комнате старосты мы возвращаем ей спортивную форму и получаем свою добавку хлеба, как собака – кость.

– Молодцы, – хвалит она. – В следующий раз попробуем что-нибудь посложнее.

Потупив глаза и высматривая на полу что-нибудь, на что можно отвлечься, я делю хлеб на две равные части – для себя и сестры.

Какой еще «следующий раз»? Неужели она не видит, как мы больны и измотаны? На нас сказались даже эти несколько репетиций. Боюсь, я еще больше потеряла в весе; некоторые из выступавших девушек точно похудели, я это вижу. И все это ради кусочка хлеба? Да нам за такую работу полагается целый обед. Я никогда больше ничего подобного делать не буду. Данка залезает на нашу часть полки и шепчет: «Ты замечательно выступила». У нее такой милый голос, в нем столько любви. Моя голова запрокидывается. Веки слипаются. Я проваливаюсь в сон.

* * *

Мой любимый еврейский праздник – Йом-Кипур, потому что в этот день мы постимся, а потом все прощают друг друга и мирятся. Я люблю саму идею – возможность стереть все, как со школьной доски, и начать с чистого листа. Соблюдение поста – это акт воли и духа. Через пост я поняла, что голод – он лишь в голове. По дороге домой из храма я даже специально мешкала, чтобы тянуть пост как можно дольше. Когда мы наконец после заката садились за стол, я смаковала каждый кусочек и ела помедленнее, чтобы ощутить, как уходит голод. Суточный пост дарит чувство завершенности, дарит покой.

Нам кое-как удается подсчитать, сколько воскресений мы провели в лагере, и по всему выходит, что сегодня Йом-Кипур.[34] Мы с Данкой постимся от восхода до заката. В душе я молюсь: «О Всевышний, прошу, помоги моим родителям, защити их, пока мы не вернемся домой. Скажи им, что мы живы и что мы их любим. Скажи маме, я знаю, что она наблюдает за нами твоими глазами. Укрепи нашу веру и нашу плоть. Не дай нам сдаться голоду. Во имя твое, Господи, который мой Бог».

В моих молитвах есть сила, она укрепляет мне руки и спину, когда мы весь день напролет просеиваем песок. Знание, что Бог рядом, поднимает дух, и мы работаем с возродившейся надеждой в сердце, не обращаем внимания на спрятанный в кармане хлеб и отказываемся от супа в обед. Вечером после заката мы съедаем на ужин вчерашний хлеб, а сегодняшний оставляем на утро. Пост того стоит – правда, мы и без того так голодаем, что для желудка разницы почти никакой. Мы просто делаем то, что делали из года в год с тех пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы поститься в этот святой день.

* * *

Данка стоит сзади меня в очереди за супом, как вдруг капо ни с того ни с сего обвиняет ее, что она встала за добавкой, и бьет стальным половником по голове.

– Я никогда больше не приду за супом, – плачет она с пустой миской в руках.

– Данка, тебе нужно есть суп. Нас не так хорошо кормят, чтобы пропускать обед.

– Никогда больше не встану в эту очередь.

– Вот, возьми у меня.

– Нет, ты не должна отдавать мне свою порцию.

– Почему? Ведь могли ударить и меня. Она выбрала тебя просто из жестокости и эгоизма, поскольку хочет отнять у тебя суп.

– Твой я не возьму.

– Лучше бери: если не будешь, я не съем ни ложки, и весь этот суп пропадет. Давай, поешь немного. – Мы берем ложки и склоняемся над одной миской. Она начинает нерешительно прихлебывать.

– Ты набираешь в ложку меньше, чем я. Бери больше.

Она со смутной улыбкой набирает больше. В миске плавает крошечный кусочек репы. Я подталкиваю его к Данке. Она отталкивает обратно. Так мы и приканчиваем мою порцию супа – две ложки за раз, – а потом делим репу пополам.

На следующий день она отказывается вставать в очередь за супом, и мне опять приходится уговаривать ее есть мой, и вновь мы, считая ложки, едим мою порцию. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы она вернулась в очередь, но я молчу.

Воскресенье. Осень. Мы слезаем с полок. Получаем чай. Съедаем свои полкусочка хлеба. Прошел слух, что будет селекция.

– Что еще за селекция? – спрашиваем мы друг дружку.

Мы весь день приводим себя в порядок, выковыриваем вшей из подмышек и из одежды. Бороться с этими тварями бесполезно, они повсюду.

Я плюю на сандалии, смачиваю стрелки на штанах. Раз будет селекция, в чем бы она ни заключалась, значит, внешность важна. Я хочу выглядеть хорошо. Воскресенье подходит к концу вместе со светом бледного солнца.

Четыре утра.

– Raus! Raus!