Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

Просто удивительно – такие крохотные предметы роскоши, а как сильно они меняют мироощущение и настроение! Одной причиной для страданий меньше – меньше и поводов для тревог. Такое небольшое удобство – а мой взгляд стал чище, и я чувствую, что делаюсь более внимательной, бдительной. Думаю, лифчик помогает мне сохранить рассудок.

Достать туфли куда сложнее. Но Эрна придумывает способ – более того, она приносит нам не только их, но еще и в каждой туфле по носку, чтобы избежать мозолей и чтобы ногам было еще теплее. В туфлях у нас начинается совсем другая жизнь. Наши ноги полностью защищены от стихий и крыс, туфли греют, делают нас устойчивее и не спадают в грязи. Единственный недостаток – они долго сохнут. Можно пользоваться печкой-буржуйкой, но, чтобы полностью высушить их, надо сторожить всю ночь. Поэтому мы держим их у огня недолго, а потом обуваемся и идем ложиться. Их кожа грубеет и теряет эластичность, но это невысокая цена за сохранность наших ног. Из тех, кто по-прежнему в сандалиях, зиму не переживет никто. Мы снимаем туфли только для сушки: оставь их без присмотра на долю секунды, и останешься босой. Обувь здесь – одна из величайших драгоценностей. Нам с Данкой очень повезло, что у нас есть такие подруги, как Эрна и Фела, которые подарили нам ее, не попросив взамен даже куска хлеба.

Меня тревожит Данкина депрессия. Похоже, она теперь вообще никогда не возьмет за обедом свой суп. И дело тут уже отнюдь не в страхе перед капо. Она кажется очень подавленной, словно лишилась всякой надежды выжить, и эта тоска сжирает ее душу. Она все время какая-то отрешенная, а на работе у нее почти всегда остекленевший взгляд. Я надеюсь, она еще не слишком далеко, но знаю, что надо что-то делать, пока она не оказалась за пределами моей досягаемости. Я долго бьюсь над вопросом, как мне быть с гаснущей верой моей сестры, и в итоге прихожу к выводу, что единственный способ – это поговорить с ней прямо.

Время уже позднее. Остальной блок спит беспокойным сном.

– Данка, – шепчу я в темноте. – Ты уже спишь?

– Нет.

– Что не дает тебе покоя? Я же вижу, что-то не так. Почему ты грустная?

– Не знаю.

– Прошу, поговори со мной. Как я смогу помочь, не понимая, что творится у тебя на душе? Я чувствую, что ты меня избегаешь. Ты должна рассказать мне, что происходит.

– Какой во всем этом смысл?

– В Аушвице? – Я озадачена.

– Вообще во всем. – Она некоторое время молчит. – А вдруг на селекции выберут меня?

– Почему ты так думаешь?

– Ты выглядишь лучше. Ты не настолько похудела, и ты по-прежнему сильная. Вдруг я так не смогу?

Постепенно до меня доходит.

– Помнишь тех двух сестер? – Я беру ее за руку. – И как одна из них упросила, чтобы их отправили вместе?

Она кивает в темноте.

– Если дело до этого дойдет, я поступлю так же.

– Они теперь не всегда разрешают. То была самая первая селекция. Они вели себя мягко. А сейчас, если кто-нибудь просит пойти вместе с мамой, сестрой или дочкой, они в ответ просто смеются и отпихивают в сторону.

– Я сделаю все, что потребуется, даже если придется ударить эсэсовца.

– Тебя просто убьют на месте – от этого никакого толку.

Но в ее взгляде таится что-то еще. Ее явно пугает не только смерть, но я не могу разобрать, каким еще страхом она одержима.

– Чего ты боишься на самом деле?

– Как меня кинут в грузовик, – сознается она. – Они обращаются с нами, как с тухлым мясом… Я не хочу, чтобы меня так швыряли в этот кузов… Я боюсь того, о чем говорила Эрна. Что у них не хватит газа и меня отправят в крематорий живьем… Вдруг они экономят газ?

У меня нет ответа. Как мне убедить ее, что у немцев хватит газа и на нас, когда мы прибудем на конечную станцию всех узников Аушвица-Биркенау? Я не хочу лгать сестре, но кое-что обещать я могу.

Все вокруг спят, но во сне хоть кто-нибудь, да бормочет, так что никто не обращает на нас внимания: слышать ночью голоса и вскрики – дело обыденное.

– Сядь-ка, Данка. Ну же, сядь! – Я протягиваю руку. – Видишь мою руку? – Я кладу ее руку на свою и смотрю ей в глаза. – Наши родители стоят здесь, перед нами, а моя рука – это Талмуд, и на этой святой книге, перед лицом своих родителей я клянусь тебе, отныне и вовеки – если на тебя падет выбор, я буду с тобой любой ценой. Я клянусь, что в грузовик ты без меня не отправишься.

В блоке хоть глаз выколи, но я почти вижу, как после моего обещания во взгляде сестры вновь брезжит огонек. Обессилев, я отпускаю ее руку, мы ложимся на холодное дерево и закутываемся плотнее в одеяло. Сон приходит быстро и уносит нас в страну, где нет тьмы.

На следующий день в обед Данка встает в очередь и получает свою первую за многие месяцы полную порцию супа.

* * *