Клинок из черной стали

– В день вашего бегства из Хвабуна я действительно сделал все то, в чем он меня обвинил, – ответил Гын Джу дрогнувшим голосом, но с каменным лицом. – Я рассказал твоему первому отцу… рассказал королю Джун Хвану о вашем плане и привел стражников в гавань.

Чи Хён сидела, проглатывая его слова, точно кусок липкого, жирного соевого творога. Он молча смотрел на нее, а она так же молча смотрела на него, но оба изменились за считаные секунды. Вместо мучительных сожалений его лицо с дорожками слез на щеках вызывало у нее теперь лишь крайнюю неприязнь.

– А потом ты солгал мне, когда София привела тебя сюда, – напомнила Чи Хён, не повышая голоса. – Ты клялся, что любишь, что никогда меня не предавал и что Феннек оклеветал тебя. Ты лгал мне всегда и во всем.

– Нет, не во всем, – возразил он, все же сохранивший остатки совести, о чем свидетельствовал смущенно опущенный взгляд. – Я всегда любил тебя и все делал только ради твоей безопасности. Клянусь жизнью, я просто боялся, что попытка пройти сквозь Врата плохо кончится для тебя… Всем известно, что Врата – это верная смерть. Разве я не умолял тебя каждый день одуматься? Разве не предлагал уплыть на лодке? Я ничего не говорил твоему первому отцу до самого последнего дня, когда ты окончательно отказалась прислушаться к моим просьбам и выбрать другой маршрут бегства… Будь у меня хоть крохотная надежда, что все пройдет благополучно, я бы ни за что так не поступил. И даже потом, когда стало ясно, что вы сбежали, несмотря на то что королю Джун Хвану известны ваши планы, я бы отправился вслед за тобой в эту адскую пасть, если бы… если бы стражники твоего второго отца не задержали меня в гавани и…

– Я готова была убить Феннека, – проговорила Чи Хён, вздрогнув от отвращения. – Я так обезумела от счастья, когда ты вошел в мою палатку вместе с Софией и сказал все то, что я хотела услышать… И конечно же, решила, что старый хитрец «брат Микал» на пару с моим вторым отцом все это придумали, чтобы разлучить нас с тобой. Конечно же, ты ничего не говорил моему первому отцу, конечно же, ты не предавал нас. Я так рассвирепела, Гын Джу, что уже воображала, как воткну клинок в горло Феннеку, и будь я немного в другом расположении духа, когда стояла рядом с ним… – Чи Хён усмехнулась. – Знаешь, когда ты вернулся и солгал, глядя мне в глаза, когда ты плакал, уткнувшись лицом в мои волосы, и уверял, что тебя оговорили, я так отчаянно хотела поверить, что перестала рассуждать здраво. Я приперла Феннека к стенке и повторила все то, что услышала от тебя, но он ни в чем не сознался, лишь сказал, что сожалеет о своей попытке поссорить нас. Я до того взбесилась, что могла совершить какую-нибудь глупость – ударить его или прогнать. А теперь, когда я узнала, что он ни единожды не обманул… что произошло именно то, о чем он уверял меня со дня побега, я не могу больше доверять тебе.

– Можешь! – воскликнул Гын Джу, наконец-то оторвав взгляд от подушек под ногами. – Клянусь, Чи Хён, пока мы с Софией добирались сюда, я все время думал о том, как признаться, но когда тебя увидел… Я не хотел делать тебе больно, и да, я проявил слабость, солгав. Я ненавижу себя за это, я не достоин твоей любви, и поэтому я… должен был сказать правду. Я не мог больше жить с чувством вины.

– Ты просто ждал, пока я снова не раздвину перед тобой ноги, – криво улыбнулась Чи Хён. – Пока не разрешу прочитать твою новую любовную поэму… Или пока в лагерь не приедет мой хренов второй отец? Вот причина, по которой ты все мне рассказал, разве не так? Боялся, что мы с Канг Хо и Феннеком обсудим случившееся, сопоставим факты и поймем, что ты предал нас!

– Нет, – едва не зарыдал Гын Джу, – клянусь, что все было…

– Хватит на сегодня клятв, Гын Джу, – оборвала его Чи Хён. – Уже поздно, и твоему генералу нужен отдых. Убирайся на хрен из моей палатки и не смей появляться, пока я сама не позову.

Гын Джу покорно вскочил на ноги:

– Где я должен находиться…

– Мне насрать, где ты будешь находиться! – Гнев разрывал ей грудь, она с трудом сдерживалась, словно взведенный арбалет со слишком чувствительным рычагом спуска. – Но я хочу, чтобы тебя в случае чего можно было найти, быстро и легко. А вздумаешь покинуть лагерь – не жди от меня пощады! Будешь до конца своих дней считаться предателем и дезертиром.

– Да, моя… госпожа.

Он кивнул и неловким движением надвинул на лицо маску.

– Хрен тебе, а не госпожа, – прорычала Чи Хён, жалея лишь о том, что не может причинить ему даже вдвое меньшую боль, чем ощущала сама. – С этой минуты ты больше не страж добродетели, Гын Джу.

Он пошатнулся, словно опьяненный собственными крокодиловыми слезами, и на какую-то мельчайшую долю секунды Чи Хён пожалела о том, что этот человек во всем признался, а не сохранил свой обман в тайне до конца жизни. Он двинулся на негнущихся ногах к выходу, решив удалиться с достоинством, но не выдержал и обернулся:

– Чи Хён…

Его глаза сделались таким большими, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит и скатятся с глупого, лживого лица.