Клитемнестра

– Сколько мужей убил ты сам?

Эгисф пожимает плечами. Она смотрит, как ветер взъерошивает его волосы.

– Однажды я зарезал мальчишку, – отвечает он, глядя на свои руки. – Когда я разделался с ним, его лицо превратилось в месиво. – Воды источника меняют цвет, вслед за светлеющим небом. – Сколько раз вас секли?

Это уже начинает походить на игру. Они меряются своими невидимыми шрамами, ожидая, кто сдастся первым.

– Двадцать. Или больше. Я не уверена. Спартанская жрица ненавидела меня. Но с сестрой она обращалась еще хуже. Порола ее при любой возможности, но Тимандре всегда удавалось находить новые способы, чтобы разгневать жрицу. А что насчет тебя?

– Фиесту нравилось сечь слуг. Он хлестал их, пока на спинах не оставалось живого места. Ему везде виделись предатели. Он весь сочился злобой и подозрительностью, особенно после смерти сыновей.

Других сыновей. Он умело избегает вопросов, на которые не хочет отвечать, замечает Клитемнестра. Его слова уплывают сквозь пальцы, подобно струйкам дыма.

– А что же Атрей? – Она знает об отце Агамемнона то, что муж сам ей рассказал. Он был силен и мстителен. Однажды он голыми руками умертвил дикого кабана. Он каждую ночь проводил с новой служанкой, поэтому во дворце всегда было полным-полно беременных женщин.

– Атрей был куда хуже. – Эгисф останавливается. Они оба прекрасно знают, что сделал Атрей. – Никто не сравнится в жестокости с моим дядюшкой, – прибавляет Эгисф. – Никто, кроме его жены.

– Аэропы? – недоверчиво переспрашивает Клитемнестра. Она практически ничего о ней не знает, за исключением того, что ее измена с Фиестом положила начало бесконечной череде жестокостей и мести между братьями.

– Во дворце говорили, что если Аэропа шепнула что-то мужу на ухо, жди десяти смертей.

– Это правда?

– Я так и не узнал. Я старался держаться от нее подальше, никогда не заговаривал с ней первым. Как-то раз она сказала мне, что с мальчишек с такими холодными глазами, как у меня, нужно сдирать кожу живьем.

– Быть может, Атрей и Фиест любили ее именно за жестокость.

– Думаю, так и было. Какой бы яд ни бежал по их венам, в ней он тоже был.

Некоторое время они молчат. Невысказанные слова кружат рядом, точно птицы, которых невозможно поймать. Ей в голову забираются вопросы, щекоча ее изнутри, как капающая вода. Со сколькими женщинами ты был? Со сколькими служанками? Знавал ли ты наслаждение или же только боль?

Она оборачивается к нему и видит, что он не шевелясь смотрит на нее во все глаза. В его неподвижности есть что-то звериное. Ей хочется протянуть руку и прикоснуться к шраму на его щеке. Желание так велико, что она почти что чувствует его шрам кончиками пальцев. Похоже на увядший лист.

– Моя госпожа, – говорит он. И ничего больше. Утренний свет озаряет его оливковую кожу и отражается в глазах, отчего они начинают переливаться, точно снег на солнце.

Ей не хватает воздуха, и она не может вынести этого чувства. Она забирает свой кинжал и уходит.

29. Любовники

Больше никакого страха, решает она. Никаких неожиданностей.

Ее очередь следить.

Она начинает тайком следовать за ним по утрам, перед тем как принимать старейшин и просителей, и на закате, когда он упражняется. Она осторожна. Она знает, что он легко может ее поймать. Он терпелив, как сторожевой пес.

Она следует за ним по узким улочкам акрополя и по тропинкам, бегущим через холмы в сторону гор. На тренировочную площадку и в купальни. Она всегда держится достаточно близко, чтобы видеть, чем он занят, но достаточно далеко, чтобы незаметно исчезнуть из виду, если он обернется. А оборачивается он часто: он передвигается так, словно на него охотятся, то и дело бросает взгляд через плечо.

Закончив упражнения, он углубляется в лабиринт узких улочек у дальних ворот. В это время дня там бурлит жизнь: мужчины передают из рук в руки бочонки с зерном и вином, повсюду, уткнув носы в землю, снуют собаки, старухи толкутся у каждой двери, точно стражи. Эгисф двигается, как тень: его силуэт резко выделяется на фоне светлых стен, и Клитемнестра идет за ним по пятам, натянув на голову хламиду. Они проходят мимо корзин с луком и яблоками, мимо мясников, отмывающих с рук кровь убитых животных, мимо женщин в дешевых побрякушках и с густо подведенными глазами.

Миновав множество боковых улочек, Эгисф всегда заходит в таверну, куда приходят поесть художники и торговцы. Он садится в самом темном углу рядом с винными бочками и пьет в одиночестве. Никто не обращает на него внимания. Все столы занимают торгаши, распевающие скабрезные песни, и мужи с перепачканными жиром бородами, поедающие хлеб с мясом. Расставленные повсюду лампы светят не ярче угольков в угасающем костре.

Клитемнестра наблюдает за всем этим снаружи, сквозь щель в деревянной стене ей видна бóльшая часть помещения. Проходящие мимо – в основном пьяницы и рабыни – ее даже не замечают. Она не задерживается там надолго и всегда возвращается на центральные улицы, когда близится время ужина.