Клюква со вкусом смерти

– Я понимаю вас… – Моршанский снова отвернулся. – Мне бы не хотелось, чтобы меня здесь обвинили в перегибах, недальновидности, невнимании, неумении работать с людьми… Я обыкновенный человек со всеми своими недостатками. Со всяким может случиться такое…

– К чему это резонёрство? И, собственно, что случилось? Как вести следствие и что делать, вы, как представитель закона, знаете лучше других, так и поставьте всё на свои места, так, как считаете нужным, если боитесь признаться в ошибках, – Дубовик презрительно скривил губы.

Повисло долгое молчание.

Моршанский вдруг понял, что напрасно затеял этот разговор. Каяться, и в самом деле, было необязательно. А теперь выходило, что он признался человеку, которого ненавидел, в своей низости перед другим, уже погибшим, возможно, по его вине человеком. Следователь почувствовал на себе тяжелый взгляд Дубовика и, резко повернувшись, встретился с ним глазами.

– Впрочем, вы, пожалуй, правы. В конце-концов, бегать за свидетелями дело оперативников. Там мог быть преступник…

– … а вы не обязаны «брать» его, – Дубовик усмехнулся, – это ведь тоже дело других.

– Но… – Моршанский попытался что-то добавить, уже совершенно приходя в себя и чувствуя обычное своё желание поспорить с «оппонентом».

– Вы сейчас, Герман Борисович, совершили большую ошибку… – Дубовик помолчал, по-прежнему глядя в глаза следователя, тот, не выдержав, отвел взгляд. – Признались в подлости. Нет, не тогда, когда сказали, что Нигай был у вас, и вы не пошли за ним – это-то как раз был поступок, хотя поступком это назвать можно с большой натяжкой. Просто испугались, что дойдёт до начальства. Но нашли в себе силы сказать об этом хоть как-то!.. Хоть что-то!.. А потом… Вы очень быстро согласились со мной, что можно ни в чем не признаваться! Вот это и есть подлость. На лопатки вы уложили себя сами. Разговаривать дальше не имеет смысла – мы всё равно на разных полюсах, а посему позвольте откланяться. У меня много работы. – Дубовик встал и, не прощаясь, вышел.

Моршанский поморщился. То, что подполковник в очередной раз одержал в их поединке верх, было ему понятно, но этого никто, кроме них, не слышал, поэтому можно списать на нервный срыв, а вот что может предпринять Дубовик в дальнейшем, использует ли он то, что узнал, против самого Моршанского, тот не мог понять. Была ещё Ситникова, но её следователь теперь, после слов подполковника о том, что он может всё расставить по-своему, в расчёт не брал. Оставалось уповать лишь на порядочность Дубовика, на то, что тот не станет передавать содержание их разговора, произошедшего без свидетелей. А можно его просто опередить…

– Ну, что там? Установил диагноз нашего больного? – Петр Леонидович заглянул в лицо приятеля с сочувствием, видя его настроение.

– Неизлечимая подлость, – сплюнул подполковник. – Пристрелить его, что ли?..

– Его другие «хирурги» «прооперируют», до полного излечения. Поверь мне. Рано или поздно… – Герасюк положил руку на плечо Дубовика и ласково потрепал.

– Да уже поздно. Метастазами своими он не одного человека погубил. А мы своим бездействием позволили им разрастаться, – Андрей Ефимович говорил с нескрываемой досадой.

– Брось! У нас сейчас о другом должна болеть голова. Пошли!

На улице к Дубовику с Герасюком присоединился Поленников.

До пасеки шли пешком, подсвечивая дорогу фонариками.

По дороге почти не разговаривали, лишь дома, выпив коньяку и съев поздний ужин, вышли на крыльцо: каждый спешил поделиться своими мыслями.

Присев на ступеньки, закурили.

Первым начал Поленников:

– Я сейчас скажу вам одну вещь, друзья, которая, думаю, натолкнет вас на определенные выводы. Дело в том, что я хоть и номинально числюсь лесничим, но манкировать обязанностями не привык, а потому кое-что всё-таки делаю. Так вот, ещё с осени я в нашей округе закрыл все медвежьи ямы поперечными жердинами так, что их, во-первых, видно, во-вторых, даже если пропустишь, то просто так между ними не упадёшь. Но самое главное: ни в одной яме не было кольев! Они все уже давно сгнили, а поскольку медведи здесь вывелись, – последнего видели года два назад, – то никто и не менял их.

– Кстати, я ведь обратил внимание на то, что колья, на которые упал Нигай, хоть и в крови, но выглядят, как новые, вернее, сами стволы почерневшие, а вот верхушки заостренные, причем, недавно. И упал он спиной, будто пятился. – Герасюк шумно попыхтел папиросой. – Попал мужик!

– Ну, получается, на него и была рассчитана эта ловушка? А если упал бы кто-то другой? – Поленников повернулся к Дубовику: – Что молчишь, Андрей Ефимович? Не согласен?

– Заглатываю пилюли, которые нам преподнес преступник. И ведь что интересно: обыкновенная деревня, обыкновенные простые люди, все и всё друг о друге знают, каждый дом, каждая семья на виду, а обитает рядом с ними человек в звериной шкуре, со звериными повадками. И нюх у него звериный. Ведь не вызывает ни у кого никаких подозрений. Это же преступник высшего класса! И следы заметает лучше любого зверя. И начал он свое дело не вчера, и не с Гребковой. Такие качества взращиваются годами.