Клыки Доброй Матери

Он что-то сказал на незнакомом языке отрывисто и властно, и человек с огнём истолковал эти слова:

— Говорите всё, что знаете.

Нуру глотнула воздух и поняла, что слов нет, что о таком не скажешь словами. Дрожащими пальцами она кое-как развязала узлы, вынула белую дудочку, перевитую ремешками и украшенную бусинами, и так, держа её бережно в ладонях, показала Чёрному Коготку — и заплакала, и шагнула к нему, ища утешения, потому что у них было одно горе. Наместник чужих земель обнял её неловко, и они стояли в молчании.

Потом он о чём-то спросил.

— Кто это сделал? — повторил его человек. — Имя.

— Это сделал Бахари, советник Светлоликого Фаруха, — сказала Нуру. — Это сделал он. Мараму шёл к нему сказать о беде, шёл помочь…

Чёрный Коготок распорядился, и их отвели в комнату на корабле — может быть, в его собственную комнату. Она была невелика и устроена очень просто — лишь окно, ложе, стол под окном и сундук, прибитый к полу. Но ложе покрыто было ценными шкурами, и сундук расписан узорами, и на столе, придавленный, лежал лист, а рядом прибор для письма.

Разожгли лампу. Огонь дрожал за стеклом, защищённым бронзовыми прутьями, и в свете его стало видно, что в тёмных волосах наместника блестят седые нити, и больше всего их на висках. Чёрный Коготок опустился на сундук и знаком указал, чтобы гости садились на ложе. Кроме них, в комнате остался только тот человек, что знал язык Сайриланги. Он встал у двери, скрестив руки, худощавый и низкорослый, почти не видный во тьме. Свет лампы, горевшей на столе, едва его касался.

Нуру села, и Чёрный Коготок подался к ней — давно не юный, он был как зверь в расцвете зрелости и силы, зверь, мощь которого начнёт угасать не скоро. Своё горе он уже пережил или спрятал, и теперь хотел одного: расплаты. И Нуру видела, что виновные не найдут в нём жалости.

Они предпочли бы, чтобы говорил Радхи, мужчина, но Радхи ничего не знал. И Нуру поведала о том, как Мараму укрывался в этих землях, и как увидел грозящую им беду, и как отправился вестником, уже зная, что за это ему не будет награды. Она говорила, и на лицо Чёрного Коготка ложилась тень, и брови его опускались, пока не сомкнулись над тёмными глазами.

— Почему ты не явился раньше? — с упрёком сказала Нуру. — По его следу шли люди из ваших земель, хотели отнять его жизнь. Он сказал, что предупредил тебя о чём-то, а ты не поверил! Говорили, он пытался взять женщину силой, а когда не вышло, хотел её убить, а не вышло и это — бежал! Разве он заслужил такую память? Я знала его — он не заслужил!

Человек у двери молчал, не спеша толковать Чёрному Коготку её слова. Тот, обернувшись, потребовал нетерпеливо. Человек сказал ему что-то медленно и осторожно, и лицо Чёрного Коготка закаменело.

С этим лицом, совсем другим голосом он о чём-то коротко поговорил со своим человеком, и тот, кивнув, обратился к Нуру:

— Он разрешил сказать. Всё равно теперь это уже не тайна… Или Наттис тебе говорил, как они расстались?

Нуру покачала головой.

— Он говорил, что увидел предательство, а ему не поверили. Это и всё, что я знаю.

— А-а, — сказал человек. — Ну так Чёрный Коготок взял молодую жену, Ундиг, из других земель. Взял по любви, но Наттис сказал, увидел с этой своей дудочкой или без неё, что то не любовь, что Ундиг ищет власти для своих родных. На беду, он сперва проболтался о том ей — пристыдить хотел, а может, посмотреть, не ошибся ли, кто знает. У него в голове всегда было не так, как у людей. Не ошибся.

Человек поёрзал, удобнее пристраиваясь спиной к косяку, и хмуро продолжил:

— Ну, когда он дошёл до Чёрного Коготка, он опоздал. Ундиг пришла раньше, в слезах, в разорванном платье, и оболгала его. А дальше было так, будто он пришёл её чернить, чтобы обелить себя. Нехорошая вышла встреча. Чёрный Коготок едва его не убил. Всё же Наттис как-то ушёл, мы проследили его путь до моря, братья Ундиг послали людей по следу. Но его слова засели у вождя в сердце, и он, не подавая вида, наблюдал. Мы узнали, что Наттис не лгал.

Нуру гневно вскинула голову, но человек ещё не закончил речь.

— Теперь Ундиг отправилась к ушам богов, и её братья тоже, — сказал он так просто, как говорят о незначительных вещах. — Чёрный Коготок хотел исправить то, что совершил. Наттис всегда был ему вроде сына.

Он умолк, и Нуру ничего ему не сказала. Повернувшись, она долго смотрела в глаза Чёрного Коготка, молчаливо обвиняя, спрашивая, как он мог не поверить правде — и понимая, и прощая.

— Натьис не сердился на тебя, — сказала она потом, хоть слова эти дались ей нелегко. — Он совсем не сердился, ему только было больно, что тебе грозит беда, а ты её не видишь. Вот каким он был.

Человек истолковал, и Нуру увидела, как в тёмных глазах наместника что-то блеснуло, но он тут же отстранился от света лампы и растёр лицо ладонями, а когда отвёл руки, то снова был прежним, сильным безжалостным зверем, раненым и потому смертельно опасным.

— Где я найду Бахари? — спросил он через толкователя.