Князь Святослав

В кругу элиты Цимисхий всегда произносил этот титул василевса с насмешкой, но сейчас он ему очень нравился. Иоанн от удовольствия даже закрыл глаза, чтобы вдоволь насладиться непривычным переживанием. Потом спросил доверительно:

– А уж как поступить, владыка, с августейшей Никифора супругой, которая не очень-то, как говорит молва, ему благоволила… Это уж как угодно вашему преосвященству…

Цимисхий был уверен, что только такой ценой он заслужит прощение патриарха.

– После такого несчастья, постигшего августейшую супругу, – сказал, вздыхая, патриарх, – богоугоднее было бы для нее предаться самоуспокоению в одном из вверенных мне монастырей. Пусть выплачет горе…

– И я так же думаю, – сказал василевс. – Горе у ней неутешное, владыка.

Цимисхий не прометился. Он точно угадал намерение патриарха.

Полиевкт между тем спросил, когда Цимисхий намерен короноваться и в каком храме клиру готовиться к этому великому торжеству.

– Богоугоднее в храме Премудрости Божией…

Какая деликатность! Патриарх чутьем угадал, что Цимисхию приятнее короноваться не там, где короновался Никифор.

– И я так же думаю, – еще задушевнее ответил патриарх.

Вырвавшись из лап Цимисхия, патриарх тотчас же после аудиенции созвал своих митрополитов и получил от них согласие на анафему василевсу. Тайный этот сговор происходил в одной из обителей, где иногда проводил досуг владыка. Подходило время коронации василевса, а патриарх в столице не появлялся. Цимисхий находился в страшной тревоге, когда к нему пришел паракимонен Василий.

– Владыка, – сказал он. – Нас постигла беда.

Может быть, первый раз в жизни этот железный и проницательный человек усомнился в своей силе ума. Василевс дрогнул. Даже в самых трудных обстоятельствах паракимонен не произносил такого слова – «беда!».

Василий рассказал обо всем, о чем донесли ему соглядатаи, а также несколько митрополитов, усомнившихся в рискованной затее патриарха.

– Что же делать? – спросил Цимисхий.

– Идти к нему на поклон…

– Это невозможно! Чтобы я…

– Но это единственное и самое верное средство. Лучше сто раз унизиться, чем лишиться короны вместе с головою.

– Ты думаешь, что до этого может дойти?

– Еще когда Полиевкт стоял здесь перед тобою на коленях, он уже решил про себя, как ему поступить. Один раз он простил цареубийцу, а второй раз не простит. Твое величество недостаточно постигло всю глубину коварства духовных пастырей…

При слове «цареубийцу» Цимисхий закрыл лицо и вздрогнул. Если паракимонен не пощадил царя и слово это произнес, стало быть, дело не только плохо – катастрофично.

– Если один раз он простил… – повторил Василий. – Второй раз он не простит… А какое время сейчас: брось искру, столица вся превратится в пламень… Торопись, владыка… Час промедления может стоить жизни…

Цимисхий в изнеможении осел в кресло. Потом он произнес со страданием в голосе:

– Я знаю – эти гнусные святоши-монахи меня унизят: наложат епитимью…

– Только бы это…

– Еще будет ломаться, не сразу примет…

– Идти на все… На все унижения… Никто не узнает… И все будет отмщено… И все поглотит Лета.

– Иду! Унижение стоит престола, – твердо сказал царь.

Он встрепенулся. Это был полководец перед сражением. Лицо спокойно, ни капли суетливости, весь – решимость…

Он позвал слуг, оделся патрикием, закрыл лицо.

– С Богом, – сказал Василий. – Кто сумеет себя ограничить, победить, сумеет это сделать и с другими. Иди с готовностью делать все, что прикажет патриарх… Соглашаться со всем, что изречет.

Через несколько часов василевс возвратился. На нем не было лица: изможденный вид, блуждающий взгляд. Это был по виду страдалец, истязаемый судьбой…

– Он наложил на меня епитимью, – сказал Цимисхий Василию слабым голосом, – точно на блудливого мирянина… Каждую ночь в течение месяца я должен отвесить перед иконой тысячу поклонов.

– Выносливость – первое условие полководца, – весело ответил паракимонен.

– Да… Еще он заставил меня исповедаться при этом… И сознаться… во всех грехах… и в этом… О ужас… Какие пережил я минуты унижения… Ненавижу самого себя, мой друг.

– Это они любят, когда у них каются… признают грехи… Если бы не было грехов и раскаяния, и монахи и церковь были не у дел, не нужны, – сказал паракимонен рассудительно.

– Все состояние велел раздать нищим… Все до последней номисмы…

– Богатство – пустяки. Его ценит только тот, кому оно недоступно.

– И взял слово с меня, чтобы я женился на этой старой облезлой корове…

– Эта корова стоит короны, – сострил Василий.

– О! – застонал Цимисхий. – Я не в силах забыть этого позора… какого мне не причинял никто… Единственно, о чем я думаю, найду ли в себе ума, чтобы изобрести этому заплесневевшему монаху самую ужасную месть…

– Владыка, – Василий склонился и поцеловал край его одежды и прошептал: – Об этом есть кому позаботиться…

– Ах, паракимонен, если бы были при дворе все такие слуги, как ты! Как чудно сказал Менандр: «Выносливость осла познается на крутой дороге, верность друга – при невзгодах».

Василий приложился устами к колену василевса.