Князь Святослав

– Боже мой, какой язык! Что я слышу… Бормотание схоластов и схимников. Эллинство – значит язычество, значит – еретичество, значит – тащи на костер!.. Куда девал ты свое восхищение перед разумом?.. Один туман в голове… Даже Христос в своих речах следовал логике. И какую чушь сделали из учения Христа. Будто Он жертвовал Собой ради человечества. Кому жертвовал? Богу. Но Он сам Бог. И выходит, что Бог жертвовал Собой ради Самого Себя… Какая чушь!

Цимисхий не поднимал головы.

– Или этот догмат о пресуществлении, когда хлеб и вино якобы превращаются в кровь и плоть Христову. И, причащаясь, мы всю эту плоть едим, а кровь пьем. Ну, может ли быть что-нибудь глупее? А отрицающих эту глупость ты с этим идиотом, новым патриархом, сажаешь в застенок, ослепляешь и оскопляешь их: они еретики, видите ли, они отрицали нетленность частиц в евхаристии. И везде у вас промысел Божий…

Цимисхий поднял голову, взор его излучал ненависть.

– Это – кощунство, поощрение язычества варваров… И без того заметно пустеют церкви… А от безбожия и ереси и происходит все дурное в мире. Уменьшается число праведников, постников, пребывающих в подвигах столпников и отшельников…

– Полно, Иоанн, противно слушать. Чему доброму научит невежественный монах, побирающийся по улицам с протянутой рукой, околачивающийся около смрадных харчевен?

– Растление народа в твоих речах, патрикий. Призыв к мятежам и неповиновению властям, которые от Бога суть.

– Брось, автократор, восторгаться глупостью толпы, сегодня посылающей возгласы восторга новому василевсу, а завтра приветствующей его убийцу. Вера в божественное происхождение самодержцев подтачивается… вера в царей и цариц, глупых, жадных, суеверных, сластолюбивых, предающихся вздорным и ничтожным забавам в кругу своих шлюх.

Иоанн Цимисхий распрямился и закричал:

– Ты – исчадие ада!.. Вероломный отщепенец, забывший стыд и совесть…

– Совесть у нас с тобой такова, что выдержит любую тяжесть.

– Но ведь есть же, чудовище ты, верность государю, вере, отечеству…

– Ах, государь! Как не стыдно тебе говорить о верности ромеев. Едва они посадят василевса на престол, как уже замышляют низложить его. Недаром другие называют нас матереубийцами, ехиднами, детьми беззакония.

– У тебя такой тон, точно ты со своим князем уже победили меня. Однако у нас хватит сил, чтобы выгнать эту разнузданную орду из пределов нашего государства…

– Не хватит, – твердо прервал его Калокир, и в глазах его Цимисхий прочитал злую насмешку. – У тебя нет армии в государстве… Своего лучшего военачальника ты отправил из Европы в Азию…

Иоанн Цимисхий нервно задрыгал ногой… Глаза его расширились, губы дрогнули.

– Лжешь, патрикий. Это тебе не может быть известно…

– Мне это стало известно скорее, чем тебе…

– Значит, есть твои соглядатаи здесь, в моих покоях… Ложь! Ложь! – закричал Иоанн. – Ты хочешь запугать меня. Но это тебе не удастся…

– Нет, удастся… Вот я напомнил о посылке тобою Склира в Азию, и ты теряешься. Сказал о моих соглядатаях в Священных палатах – и ты испугался. Но если я открою тебе, что сын ослепленного тобою куропалата, Варда Фока, уже провозгласил себя василевсом на Востоке – ты придешь в ужас…

И в самом деле Цимисхий согнулся в кресле, точно от боли, и даже спрятал от Калокира лицо…

Из-за дверей тихо, на цыпочках вышел паракимонен Василий, с окаменелым испугом остановился подле Цимисхия.

– Василевс нездоров, – сказал он Калокиру. – Дайте ему выздороветь и тогда…

– Тогда будет поздно, – прервал его Калокир. – Тогда вы соберете войско и разговаривать будете иначе…

Цимисхий поднял руку, и паракимонен удалился…

– Значит, это твой происк, патрикий… Подбить Варду Фоку на восстание… Ударить меня в спину… Какая низость… Какая низость.

– Это не низость. Обмануть врага – это называется дипломатией…

Василевс выпрямился.

– Но вы не всё знаете… У меня мощный гарнизон под стенами столицы…

– Полно, государь… Начальство над ним отдано ленивому и пьяному магистру, которому я через подставных лиц доставляю вино и девок и знаю в лицо каждого солдата, и ни один из них пальцем не шевельнет, если мы подойдем впритык к самым стенам Константинополя.

– Какой ты, однако, мерзавец. Но ведь есть же хорошие люди на свете…

– Самые лучшие люди так далеки от нас, как мы далеки от просто хороших… Все эти слова – благородство, идеал, совесть – просто фиговый лист… А фиговый лист у нагой статуи самое неприличные место, а не то, что скрыто под ним… Время истекает, владыка, если я не вернусь вечером к Святославу, он будет у самых ворот Константинополя…

– Как быть? Как быть? – шептал Иоанн.

– Дело сделано, и нечего об этом рассуждать, как говорят азиаты, когда отрубают голову не тому, кому надо…

– У тебя, патрикий, есть соображения относительно договора?

– Мои соображения только упорядочение мыслей, высказанных мне устно князем. Русские не любят многословной писанины.

Калокир высказал пожелания Святослава, и Иоанн Цимисхий принял их. Выработали временное соглашение, которое Калокир доставил Святославу.