Князь Святослав

Варда Фока ответил Варде Склиру:

«Воображая, в какое состояние ввергнул мое поколение нечестивый и беззаконный Иоанн, немилосердно убивший василевса, моего дядю, а своего благодетеля, как спящего льва, безрассудно сославший меня в ссылку и безо всякой причины жестоко, бесчеловечно лишивший очей моего родителя, я почитаю жизнь несносною. Итак, не старайся склонить меня к тому, чтобы я предал жизнь мою в руки гнусного злодея; ты меня никак не убедишь! Но я, как воин, препоясанный мечом, буду сражаться за погибших моих родственников. Когда счастье колеблется между двумя случаями, тогда один из них непременно сбудется: или достигну царского величия и воздам достойное возмездие убийцам, или, освобожденный от презренного и беззаконного тирана, благородно претерплю мою участь».

Как истый византиец, привыкший сражаться и хитростью, Варда Склир, прибыв в Азию к местам мятежа, на всякий случай скрытно расставил в разных местах часть войска. В то же время он подготовил партию лазутчиков, переряженных в нищенские рубища, и отправил их к солдатам мятежника. Там мнимые нищие раздавали воинам золото и обещания, что тот, кто оставит Фоку, получит еще больше. В одну ночь почти все приближенные Варды Фоки его оставили, сам он с горсткой солдат бежал, но взят был в плен. Цимисхий велел выколоть глаза Фоке и вместе с семьей сослал его в заточение на один из островов империи.

Освободившись от угрозы русских, расправившись с мятежниками, Цимисхий стал спешно, лихорадочно готовиться к войне со Святославом. Но прежде всего решил изгладить дурное впечатление народа от всех этих событий и отпраздновал свое бракосочетание с ненавистной Феодорой. Пышность, торжественность церемоний, щедрость василевса превзошли на этот раз все ожидания жителей столицы.

В храм Святой Софии нельзя было пробиться, все вокруг было запружено празднично одетым и ликующим народом. Ликовать научили специальные глашатаи. В самом храме были протерты все мозаики, стекла, амвоны, иконостасы; горело неисчислимое количество лампад перед строгими ликами икон, сияли ризы и паникадила. Вереницею тянулись к месту торжества бесконечные роскошные повозки, фигляры и поводыри с собаками и медведями; всадники в парадных одеждах на резвых конях, на которых звенели бронзовые колокольчики… На улицах гуляли трубачи, гудошники, барабанщики, здесь и там играли на гуслях, на зурнах, на тимпанах. Виднелись монахи в праздничных рясах; под хоругвями, покачиваясь, шли толпы клириков, распевающих гимны в честь царя.

Везде, и около дворцов, храмов, форумов, и в портиках, и на террасах, виднелись чиновники и титулованные вельможи.

Всюду в лавках бесплатно давали арбузы, вино, печеные яйца, сушеную рыбу, раздавали деньги. Тут толпился простой народ, ел, шумел, гоготал и пел песни. На ипподроме показывались бега в честь этого события, и поэты читали стихи, прославляя «божественную чету бракосочетающихся василевсов».

Из храма Святой Софии Цимисхий проводил свою венценосную супругу до дверей женских покоев дворца, в спальню царицы не зашел и с тех пор вообще не заходил никогда.

Глава 34

Неудачный маневр

Иоанн Цимисхий собирался на торжественный пир в честь бракосочетания, на который приглашены были все синклитики, двор и высшая знать столицы, как явился паракимонен Василий и сообщил, что прибыла Феофано.

Время не заглушило в Цимисхии страсти к Феофано. Еще Полиевкту он дал зарок не общаться с нею, однако не сдержал слово и продолжал видеться с ней. Сейчас же, в столь смутные дни, делать это было бы явной неосторожностью. Он знал, как любит население Феодору и ненавидит Феофано, и твердо решил держать ее на расстоянии, даже отдал приказание паракимонену отправить ее в один из монастырей подальше от столицы. Но вместо того, чтобы выполнить распоряжение василевса, она вдруг, и притом некстати, сама явилась во дворец.

Не дожидаясь распоряжения василевса, отталкивая стражу, ворвалась к нему в спальню и сказала:

– Прогони сперва этого холуя, который за счастье почитал выносить мои ночные горшки при покойном василевсе, а сейчас смеет загораживать к тебе дорогу… Я царица при двух законных василевсах… я…

Цимисхий велел Василию удалиться, но на всякий случай оставаться за дверями. И теперь, при виде ее, когда всплыли в памяти обольстительные картины их свиданий, горячие ласки, он почувствовал, что по-прежнему находится во власти ее чар, и решил держаться с ней строго, разговаривать сухо и мало.

Он понимал, что она, решительная и взбалмошная, прибыла с целью изменить свою судьбу монахини, попытаться опять играть роль при дворе, а может быть, имела еще более коварные замыслы. Что помыслы ее всегда были коварны и дерзки, он знал это хорошо, и поэтому в глубине души был убежден, что и сейчас следует ожидать каких-нибудь неприятных вещей.

Василевс изрядно волновался и боялся, что волнение его ею будет замечено. Он окинул ее взглядом, и сердце его заныло.

– Мой возлюбленный повелитель, – сказала она тихо.