Князь Святослав

– У них бог наших простаков-богов хитрее, – продолжал Свенельд. – У них бог в золотых ризах ходит, с венцом, любит песни да ладан. У них ученый бог, не нашим чета. Он их и звезды научил читать… Дал им огонь, которым они жгли нас с отцом твоим на ладьях, так что мы еле ноги убрали. Бог их научил на полях сражаться и чтить царя как самого себя… А наши боги чем тебе помогут, наши сами ходят в рубищах. Нет, князь, у этого бога есть чему поучиться, подумай-ка.

– Не время сейчас думать об этом, – ответил угрюмо Святослав, – враг за спиной у нас…

Свенельд закашлялся и опять отпил меду.

– Значит, они нас перемудрят? – спросил Святослав.

– Коли жив будешь, вспомнишь старика, перемудрят. Несметное войско, и все на конях, зашиты в железо. А мы на конях не умеем… Трясемся, как бабы… Даже смешно.

– Что же, старина, делать нам? Уж не бежать ли?

– А бежать войску еще хуже. И как на глаза своим в Киеве показаться? Но благоразумие – наша сила. Уметь избежать смерти – какой в том зазор. Это твоя, князь, обязанность перед подданными. Вот, скажут, смекнуть не мог, полез на рожон и голову сложил. Хитрость не попрек, хитрость – та же сила. Много я дорог исследил, много вина с людьми выпил и того мнения, князь, что меч не всегда умен.

Он поднялся из-под одеяла и сказал с мольбою:

– Князь, успокой старика на старости лет, поезжай на Русь. Земель у тебя много, дел – непочатый край. Молод ты – тебе жить да жить, да землю рядить, а я здесь останусь… Сложу тут кости с дружиной, чтобы избежать упреков в трусости. Сам говорил, что мертвые сраму не имут…

– Нет, – воскликнул Святослав, – этому не бывать. Оставить своего воеводу, когда опасно, это свыше моих сил.

– Голова моя в твоей власти, сложу рядом с твоей, не опасностей боюсь, за землю печалуюсь. Земля останется без князя, дети – малолетки, начнется раздор, бояре рядить будут да судить, передерутся… толстопузые. Не дай бог этой бестолковой драки.

– Нет, старик, не пристало нам избегать опасностей. Прошли мы с тобой болота, одолели реки и нрав морей, плавали по Русскому и Хвалынскому морям, полонили арабские области, а от ромеев убежать – честь потерять. Помни, пощады им больше не будет. Довольно благодушествовали славяне, довольно они принимали обид. За русских князей, терпевших поражения от ромеев, за беды отца моего, за вероломство – найду ли в себе предел мести?..

– Ну ладно, ладно, – зашептал старик, – не буду тебя больше уговаривать. Ведь и мне страсть как хочется побить самохвала Цимисхия.

Весь день Святослав хлопотал по подготовке к сражению. Проверял довольствие, закалку оружия, обозревал окрестности, пробуя угадать, где расположится противник и где удобнее выкопать рвы.

К вечеру пришли парламентеры из дружины Свенельда, полоненные Цимисхием в Великой Преславе. Отпущенники эти дали слово склонить Святослава к миру. В рубищах, с окровавленными ногами, с лицами, сожженными солнцем, они остановились у крыльца княжеских палат.

Свенельд, уже отдохнувший и переодевшийся, вышел к ним в атласных шароварах, но без верхней рубахи. Поглаживая обросшую волосами грудь, он молча оглядел пришельцев и спросил:

– Ну, с чем пришли?

– Да вот, царь ромейский нас отпустил и велел сказать…

– Велел сказать? – зарычал Свенельд, так что воины вздрогнули. – Сукины дети! Вам может велеть только киевский князь да его приближенные… Велел сказать?! Да как он, мошенник, может велеть сказать моим дружинникам? А?

Те молчали, упершись глазами в землю, им было стыдно своего воеводы.

– Куда спрятали языки? Говорите. Не напугать нас угрозами какого-то там ромейского царька, которого мы из жалости пощадили.

– Он велел сказать, – продолжал сотник, – дескать, русским конец пришел, дескать, его, царя, сила несметна… Дескать, порубают нас ромеи как капусту и тела бросят в море на съедение рыбам. Дескать, лучше было бы уйти нам к себе на Русь. Ромеи не только не помешают нам уйти, а еще помогут одеждой и харчами и оснастят наши суда…

– Хвастун этот царек! – вскричал Свенельд. – Это нас-то вздумал запугать, мелюзга… Ну а вы что сами-то на это сказали?

– Да что нам было делать? Промолчали, кукиш в карманах суля. Клялись Перуном и Христом передать все это князю.

– А что думали про себя?

– Да что нам думать, кроме одного: поскорее бы отпустил к своим, перестал бы зубы заговаривать. Нешто мы потеряли воинский дух али перестали быть русскими? И рады бы сложить головы, да не довелось. Обезоружили нас, окаянные… Облепили, как мухи, на каждую руку по десятку… Ни туда ни сюда!

– В сотни бы поскорее нам, воевода, – заголосили пришельцы. – По товарищам соскучились, сил нету. Да, может быть, и схватка близка… Подраться бы. Ходим по дорогам, как бродяги, нешто нам это свычно… Воину негоже…

– То-то! – вскричал воевода. – У меня помни: в плену ли, на своей ли земле… помни, что ты вовек русский. А если вы, стервецы, хоть одним помышлением в победе нашей усомнились и веру в великого князя Руси потеряли, так вот вам сказ: идите на все четыре стороны, к своим бабам, таких слабодушных нам не надобно…