Князь Святослав

Сидели здесь на совете самые опытные и почетные из старой дружины. На них парча и шелк, а бронзовые лица изнурены и хмуры. Святослав сидел у мозаичного стола, под ногами его лежала шкура барса. Князь сосредоточенно выслушивал мнение дружины. А мнения эти высказывались кратко, искренне, грубо, приятны они или неприятны князю. Таков был закон дружины. Все говорили одно и то же. Войско тает с каждым днем, мор и голод косят население города. Дружина не боится врага, но видит преимущество греков и склоняется к мысли – прекратить войну, сохранить оставшиеся силы.

– Твоего слова ждет дружина, Свенельд, – сказал Святослав.

Старик выпрямился, расправил плечи. Все обернулись в его сторону. Он знал Византию лучше всех и был среди дружины старее и опытнее каждого.

– Ромеи у себя дома, а мы – на чужбине и окружены самыми сильными врагами, каких я знаю. Они могут обновлять свои силы, быть сытыми и вволю спать. Мы же как звери, со всех сторон обложенные охотниками. Благоразумнее всего поступить так: темной ночью спустить лодки на воды, прорваться сквозь греческие суда, пробраться к морю и отбыть на Русь. Мы сохраним силы и оружие, нужное нам в пути. Иногда самые великие полководцы должны считаться с силой благоразумия. Торопись, князь!

Все затаили дыхание. Князь поднялся с места, глаза его пылали. Но голос был тверд. Он сказал:

– Воину непригожа хитрость, пристойная для женщины, хотя бы эта хитрость и была спасительной. Если мы теперь постыдно уступим ромеям, то лишимся славы, всегда сопровождающей нас. Мы никогда не спасались бегством в отечество, но возвращались победителями или умирали со славой. И теперь выбирать нам нечего. Ромеи, если предложим им мир, почтут это слабостью и унизят нас. Унижение для воина горше смерти. Поэтому волей или неволей, но мы должны драться. Еще раз отчаянно вступить в бой.

Голос князя стал чист и звонок как металл. Он надавил на рукоятку меча так, что конец его пронзил шкуру.

– Не посрамим же земли русской. Ляжем костьми, мертвые сраму не имут. Станем же крепки, как один. Я пойду впереди. И если голову сложу, то поступайте как хотите.

Тогда, воодушевленные речью его, присутствующие сказали:

– Воля твоя, князь, – и наша воля. Где голову свою сложишь, там и мы все головы свои сложим. Отдавай князь приказание.

– Утром выступаем, – сказал Святослав. – Пусть воины и дружина не помышляют ни о чем другом, как только о бранных подвигах.

Наутро Святослав вывел всех способных носить оружие, построил их в боевой порядок и запер за собой городские ворота. Отступать было некуда. Войска сошлись, и началась страшная битва у самых стен города. Жара истомляла сражающихся. Ромеи разносили вино для подкрепления, и они бросались в бой освеженными. Но русские отчаянным рывком все-таки прорвали строй конницы и с криком ринулись вперед.

Цимисхий сам выехал к этому месту и ободрял воинов. Потом, не видя ожидаемых успехов, со свежим отрядом всадников бросился на подмогу уставшим. Ударили в литавры, отозвался звук труб. Конница то бросалась, то, под ударами русских копий, отступала. Успех попеременно переходил то на одну, то на другую сторону. Святослав разил мечом в передних рядах, показывал пример храбрости. И конница отступила под напором разъяренных руссов. Они лавиной ринулись в атаку и, сметая дрогнувшие ряды неприятеля, погнали ромеев к самому лагерю. Маячили шелковые палатки за рвом, и царская, раззолоченная, в которой сидел Цимисхий и держал совет с приближенными. В ров валились ромеи один за другим. Крик руссов усилился, победа была близка…

Глава 40

В кольце

Выйдя из шатра, Цимисхий стал наблюдать за битвой с холма, окруженный свитой и историографами, которые должны были увековечить его славу. Он подавлял в себе тревогу при виде того, как русские теснят ромеев, которые пятятся и приближаются к лагерю. Даже начал расточать застарелые шутки, изо всех сил старался, чтобы никто не заметил и тени смятения в его душе. Свита, в свою очередь, пыталась подражать василевсу, шутки его принужденно переходили из уст в уста, вызывая показное восхищение перед царственным остроумием. Цимисхий все это видел и понимал. Он был занят одной мыслью: как бы добиться от Святослава почетного мира для русских, лишь бы ушли в Киев. Это развязало бы ему руки. Ведь его постоянно грызла другая мысль: держава истощена, народ голоден, ропщет, а недруги, эти презренные писаки и вечные бунтовщики, по крайней мере скептики и брюзги, сочиняют о нем и распространяют по столице насмешливые эпиграммы и злые анекдоты, которые тайно и быстро переходят из уст в уста. Верхогляды и болтуны… Нужен мир, во что бы то ни стало мир! Но этот неустрашимый варвар, силу и упорство которого Цимисхий успел и сумел оценить, о мире и не заикается. Упрямец!

Лазутчики только утром донесли, что войско Святослава малочисленно и совершенно не способно к сопротивлению.

– Льстецы и карьеристы! – бросил он им в лицо. – Как же это неспособные сумели так теснить нашу конницу? Или в самом деле им помогают ведьмы?

Лазутчики, ошалев от страха, только пугливо зыркали очами.