Княжна Тата

Для Тата все было ясно: графиня Браге била именно мать той двушки, на которой графиня Авалова намрена была женить сына, и она увозила его теперь съ этою цлью отъ нея, отъ Тата, которую почитала слишкомъ старою или слишкомъ самостоятельною для него…

Она медленно, безъ кровинки въ лиц, подняла свои глубокіе сро-зеленые глаза и остановила ихъ на молодомъ человк:

— И вы… подете? протянула она.

Онъ мгновенно покраснлъ до самаго лба; судорога передернула его смутившееся лицо:

— Que puis-je faire, назначеніе свыше!… Но я вернусь, какъ только можно будетъ! пробормоталъ онъ заикаясь.

У Тата сердце упало. Она поняла: онъ былъ для нея навсегда потерянъ; онъ изъ-подъ этой своевольной материнской "руки" не въ состояніи будетъ уйти никогда… Съ выраженіемъ желчнаго презрнія въ углахъ нервно сомкнувшихся губъ отвернулась она отъ этого жалкаго "baby въ офицерскихъ эполетахъ", глянула безцльно впередъ и вздрогнула вдругъ, вздрогнула такъ, что едва была въ силахъ это скрыть, Бахтеяровъ сидлъ почти напротивъ ея, около Lizzy Баханской, и прожигалъ ее насквозь своими цыганскими глазами, какъ бы нечаянно упавшими на нее въ этотъ мигъ. Она чутьемъ почуяла, что онъ, занятый свиду разговоромъ съ сосдкой, все время слдилъ за нею, что онъ угадалъ все, все происшедшее между ею и Аваловымъ, и ликовалъ, "радовался адскою радостью", сказала она себ мысленно… Она была застигнута врасплохъ и, не совладвъ съ собою въ первую минуту, отвтила ему растеряннымъ взглядомъ, въ которомъ онъ прочелъ отчаянную мольбу о пощад, о прощеніи…

Онъ, въ свою очередь, приподнялъ до высоты лица стоявшій предъ нимъ широкодонный бокалъ тончайшаго хрусталя, сквозь который подъ огнями ярко-освщенной столовой сверкала золотая влага шампанскаго, и съ безпощадною ироніей (язвительнаго звука его голоса въ эту минуту не могла уже потомъ никогда забыть она.) проговорилъ громко:

— Пью отъ души за все то, что для васъ не дымъ, княжна!

У нея задвоилось въ глазахъ… Но она осилила себя, усмхнулась, протянула руку въ своему бокалу…

— Не пей, Тата, не пей! крикнула ей неожиданно съ комическимъ ужасомъ, пораженная выраженіемъ лица "Хивинца", впечатлительная Lizzy:- il sortirait du feu de votre verre!

Вс расхохотались кругомъ. Она схватила со скатерти два золоченные десертные ножа и, сложивъ ихъ крестомъ, простерла вооруженныя ими руки въ сторону Бахтеярова:

— Comme dans le second acte de Faust,

визгнула она еще разъ:- gare `a Mephisto!…

* * *

Съ того дня въ жизни княжны Тата, какъ говорится, заколодило… Аваловъ съ тхъ поръ усплъ вернуться въ Петербургъ съ молодою женой, графиней Нелли, безукоризненно воспитанною особой, попавшею тотчасъ же въ число неоспоримыхъ моделей свтской добродтели, и которая на первыхъ же порахъ, познакомившись съ нашею княжной, воспылала въ ней дружбой, исполненною самой изысканной экзальтаціи и суперфинной тонкости въ выраженіи своихъ чувствъ. Бахтеяровъ тогда же (она съ нимъ не встрчалась съ того вечера,) ухалъ въ свой Туркестанъ и не давалъ о себ знать никому. Въ мір кокодетокъ о немъ давно и говорить перестали, а венгерскій графъ Шегединъ, хромавшій какъ лордъ Байронъ и удивительно свиставшій внскія польки подъ аккомпаниментъ цитры, вытснилъ и послднюю память о "Хивинц" изъ пылкаго, но зыбкаго сердца Lizzy Ваханской…

Четвертый уже годъ исходилъ съ тхъ поръ, и все это теченіе времени, вносившее столько измненій въ судьбы знакомыхъ ей людей и сверстницъ ея, проносилось безслдно и безцльно лишь для одной Тата. Она оставалась все такою же "устрицей, проклинающею скалу, къ которой она была прикована", и надежда на избавленіе, на счастье, на счастье, жажда котораго все неотступне сказывалась въ ея существ, отлетала въ то же время съ каждымъ годомъ, съ каждымъ мсяцемъ, все дале отъ ея изъязвленной и возмущенной души.