Книга двух путей

Я возьму ее на шопинг. Куплю ей новую одежду, чтобы она почувствовала себя красавицей. Покажу ей, что я вижу, когда смотрю на нее. Но сейчас все это нам не поможет.

– На крайняк и джинсы сойдут, – говорит Мерит, и ее слова разрывают мне сердце.

Сгорбившись, она идет к себе в комнату. Словно став меньше. Невероятно, что человек, озабоченный своими размерами, может сделаться таким маленьким.

– Погоди!

Я беру дочь за руку, затаскиваю в ванную комнату и усаживаю на закрытое сиденье унитаза. Достаю тональный крем, подводку для глаз, тени и румяна. В детстве Мерит любила смотреть, как я накладываю макияж, и вечно упрашивала сделать ей такой же.

И я обычно, придвинувшись к зеркалу, красила ресницы тушью, после чего закручивала крышку тюбика и делала вид, будто точно так же накладываю макияж и Мерит. Румяна для щек. Помаду и блеск для губ.

Но на сей раз я не делаю вид. Мерит – мой чистый холст. И я ничего не создаю. А просто обвожу существующее произведение искусства.

В прежнее время, наложив макияж, я обычно поднимала ручное зеркало, и Мерит поворачивала туда-сюда свое маленькое личико, словно действительно могла разглядеть несуществующую разницу. «Мамочка, а теперь я красивая?» – спрашивала она.

Я целовала ее в лоб и говорила: «Ты и была красивой».

Декан факультета Хорас Джермейн живет в доме из бурого песчаника на Массачусетс-авеню, все еще украшенном для Хэллоуина, несмотря на летнее время. Хотя, возможно, это объяснялось тем, что жена декана Келси Хоббс, по слухам, потомок одной из салемских ведьм. Так или иначе, Келси нравится мне куда больше, чем ее муж. И пока Брайан обхаживает кого-то там, кто отвечает за назначение заведующих кафедрой, я стою в углу с третьим бокалом белого вина, изображая живой интерес к обсуждению транспортной проблемы в Кембридже.

– Ну а вы, Дон, чем занимаетесь? – спрашивает меня муж дамы-экономиста.

– Я доула смерти.

– Чего-чего?

– Работаю по контракту с умирающими, которые нуждаются в уходе.

– Что-то вроде сиделки? – уточняет одна из дам.

– Нет. Ничего общего с работой сиделки. – Я вкратце объясняю, в чем состоят мои обязанности.

И, словно по мановению волшебной палочки, отношение ко мне сразу меняется. Скажи кому-нибудь, что ты занимаешься с умирающими, и тебя тут же возводят в ранг святых.

– Когда умерла моя мама, нам было безумно тяжело, – трогает меня за рукав чья-то жена. – Вы ангел.

И тут я могу сказать следующее. Нет, я далеко не ангел. Это и впрямь очень важная работа, но я скорее заноза в заднице, нежели мать Тереза. Тот факт, что я нахожусь очень близко от чего-то сакрального, заставляющего людей чувствовать неловкость, еще не делает меня особенной, а просто означает, что я готова приобщиться к тому, что вызывает неловкость.

Но сейчас я лишь отделываюсь коротким «спасибо».

Итак, я могу себя контролировать, а значит, еще не настолько пьяна, как мне казалось.

Муж дамы-экономиста подбирается поближе и, понизив голос, спрашивает:

– А кто-нибудь просил вас… ускорить процесс?

Мы все наслышаны о так называемых убийцах милосердия, которые вводят смертельную дозу морфия, чтобы пациент не проснулся. В моей практике было нечто подобное, когда я работала с пациенткой-католичкой, принимавшей препараты для лечения сердечно-сосудистых заболеваний. Так вот, эта пациентка спросила меня, будет ли считаться самоубийством прекращение приема этих препаратов. Я ответила, что так не думаю, поскольку радикально оборвать жизнь и позволить болезни прогрессировать без необходимого медикаментозного лечения – это совершенно разные вещи.

Моя пациентка продолжила принимать сердечные лекарства и в результате умерла от инсульта две недели спустя.

– В мою бабушку попал фал-бол на Доджер-стэдиум, – сообщает какая-то молодая гостья. – Упал словно камень.

– Вам и вашей семье, вероятно, очень нелегко пришлось, – вежливо говорю я.

– А я слышала, что на Эвересте лежат тела, которые замерзли так давно, что стали служить путеводными знаками…

Если вы работаете с умирающими, люди считают вас специалистом в вопросах смерти. Неожиданно Келси Хоббс берет меня под руку, словно мы старые друзья, а не отводящие номер жены, которые познакомились всего полчаса назад:

– Дон, я хочу показать вам кое-какие вещицы – напоминания о смерти, которые хранятся у нас в библиотеке.

Реликвии, связанные со смертью. Впрочем, Келси явно не тянет на коллекционера. Но ее блестящие голубые глаза округляются, и я понимаю, что она посылает мне сигнал.

– Ой, ну конечно! – отвечаю я.

Она вытаскивает меня из плотного кружка гостей и увлекает за собой вглубь коридора.

Я особо не рассчитываю увидеть что-то интересное, но ошибаюсь. На стене, напротив массивного книжного шкафа, висит фотография, на которой запечатлена супружеская чета, а между ними – маленькая девочка. Пара словно окутана дымкой, а вот фигура ребенка предельно четкая. Насколько мне известно, в Викторианскую эпоху фотография была популярным способом почтить память усопших. Фигуры родителей девочки смазаны вследствие увеличения времени экспозиции. Да и вообще, мертвые ведь не движутся.