Книга Кохелет

Эти стихи не просто противоречат общей концепции Книги, философии Автора, которую он вполне внятно выражает в других местах, отдельным его высказываниям, но даже можно сказать вообще находятся с ними в разных измерениях. Какой суд?! Какие заповеди?! «Не будь очень праведен!» (ст. VII.16) «Грешник сто зол сотворит – а век его продлевается!» (ст.VIII.12) «Это Бог – ради сынов человека: чтобы поняли сами, что они – скот, и только!» (ст. III.18) Никакого суда при жизни над человеком не совершается! А после смерти – какой может быть «суд»? Мёртвым уже всё безразлично, они – ничто, в могиле нет «ни дела, ни замысла, на знания, ни мудрости» (ст. IX.10) В то время в иудаизме еще не сложилась (она сложилась много позже) концепция посмертного воздаяния, поэтому «суд» в данном случае следует понимать только как Божий суд при жизни человека. Однако ничего похожего на это в мире, конечно, не наблюдается: Автор настойчиво, неоднократно утверждает это на протяжении всей Книги. Еще можно заметить, что Книга завершается эпилогом, послесловием – написанным не то самим Автором, не то каким-то его почитателем (ст. XII.9-12) – И это ясно показывает, что Автор сказал всё, что хотел, что на этом заканчивается текст его Книги. «Тщета без смысла, – всё тщета» (ст. XII.8) Этим Автор начал своё сочинение, этим и заканчивает. Это и есть его «заключение всему». И это еще больше оттеняет чужеродность концовки ст. XII.13-14 и её принадлежность некоему анонимному редактору.

Приведённых примеров достаточно, чтобы доказать, что текст Книги действительно подвергался позднейшей редакторской (цензорской) обработке.

(Было бы даже странно предполагать обратное: ведь сами еврейские законоучители, составители Талмуда, в своё время назвали Книгу Кох̃е́лет «еретической книгой»!)

Попробуем вычленить и другие, не столь явно бросающиеся в глаза, вставки.

Прежде всего отметим, что большая вставка ст. II.26 и большая вставка ст. VIII.12-13 абсолютно схожи по смыслу, говорят практически об одном и том же (о якобы справедливом воздаянии людям), но сильно различаются лексикой и стилем.

Это, по-видимому, означает, что их писали разные люди, то есть, что редакторов было как минимум два. Назовем – для определенности – автора ст. II.26 Первым, а ст. VIII.12-13 – Вторым редактором.

Упомянутые различия в лексике и стиле наблюдаются в следующем. (См. процитированные вставки)

Если Второй редактор в своей грозной вставке ст. VIII.12-13 в противопоставлении «добро-зло» использует слова «йарэ́ Элохи́м» («боящийся Бога») и «раша́» («нечестивец»), то в ст. II.26 подобная пара гораздо мягче по смыслу: «то́в лифнэ́ Элохи́м» («благой перед Богом») и «хотэ́» («грешник», «согрешающий»). Если бы эти вставки писал один и тот же человек, трудно понять, почему бы он стал вводить в обоих своих утверждениях (говорящих, повторяем, абсолютно об одном и том же, в точности на ту же тему) эту различную лексику. Стилевые (точнее, содержательные) различия в этих разных вставках тоже не могут не бросаться в глаза. Если Второй редактор категорически утверждает, «Блага не будет нечестивцу, не продлятся его дни!» ст. VIII.13, то у Первого редактора это утверждение сформулировано гораздо мягче: «грешник» всего-то и наказан тем, что всё, им скопленное, он потом отдаст «благому перед Богом», а о недолговечности его жизни речь вообще не идёт. Он и назван-то не «нечестивцем» («раша́» – нечестивец, злодей), а всего-то «согрешающим» («хотэ́»).

Итак, можно считать доказанным, что вставки ст. II.26 и VIII.12-13 писали различные люди – по нашей терминологии, Первый и Второй редактор.

Совпадение характерной лексики на этом не кончается, и мы можем – с определённой долей уверенности – не только вычленить остальные редакторские вставки, но и попытаться определить их принадлежность тому или другому редактору.

Стих VII.26:

Горше смерти – женщина, ибо она – западня, /…/

[//Благой перед Богом спасётся от неё,//]

[//А согрешающий попадётся.//]

Здесь, как и в II.26, мы снова встречаемся с парой «то́в лифнэ́ Элохи́м» –

«хотэ́» («благой перед Богом» – «согрешающий»). Таким образом, всего вероятнее, этот стих – тоже вставка, и вставка, вероятно, Первого редактора. Даже в смысловом отношении эта вставка выпадает из контекста: у Автора здесь и далее речь идёт о женщине, и мысль Автора – в том, что женщина опасна вообще, опасна для любого – ибо своими чарами и коварством может поработить и тело и разум даже мудреца – а не только «согрешающего», который якобы в конце концов всё равно «попадётся». (Кстати, будь сказано, не следует считать Автора каким-то женоненавистником: это просто – проходная тема в тогдашней нравоучительной литературе.) И уже далее, вплоть до ст. VIII.1, у Автора идёт дальнейшее развитие и детализирование этой темы.

Концовка Книги, ст. XII.13-14