Книга непокоя

Затем он попытается перенести все это в умственную форму. В случае чувственного человека (которого я выбираю в качестве примера, потому что он наиболее нагляден) эякуляцию нужно почувствовать без того, чтобы она произошла. Усталость будет намного сильнее, но и удовольствие будет насыщеннее.

На третьей ступени всякое ощущение становится умственным. Усиливается удовольствие, и усиливается усталость, но тело уже ничего не чувствует, и слабеют и изнемогают не утомленные члены, а разум, жизнь и переживания… Достигнув этого, пора перейти к высшей ступени сна.

Вторая ступень — это выстраивание романов для самого себя. Предпринимать такие попытки нужно лишь тогда, когда мечта полностью освоена разумом, как я говорил выше. Если это не так, начальное усилие по созданию романов внесет сумятицу в идеальное умственное освоение удовольствия.

Третья ступень.

Когда воображение уже воспитано, достаточно пожелать, и оно само займется выстраиванием грез.

Здесь усталость, даже умственная, почти отсутствует. Происходит полное растворение личности. Мы — просто пепел, наделенный душой и лишенный формы, даже той, что обретает вода в посуде, ее содержащей.

Когда хорошо подготовлена ‹…› в нас могут стих за стихом складываться драмы, развиваясь идеально и отстраненно. Возможно, у нас уже не будет сил их записывать… Но этого и не нужно. Мы сможем творить опосредованно — вообразить в нас пишущего поэта, причем он будет писать в своей манере, а другой поэт — в своей… Отточив до совершенства это качество, я могу писать в самых разных стилях, каждый из которых будет оригинален.

Самая высокая ступень мечты — это когда, создав картину с персонажами, мы проживаем всех их одновременно — мы являемся всеми этими душами вместе и взаимодействуем с ними. Это приводит к невероятной степени обезличивания и испепеления духа, и, признаюсь, трудно уйти от общей усталости любого существа, делая это… Зато какой триумф!

В этом — единственный и окончательный аскетизм. В нем нет ни веры, ни Бога.

Бог — это я.

Кенотаф

Ни вдова, ни сын не вложили ему в уста обол, чтобы он мог заплатить Харону. Для нас завязаны глаза, с которыми он перенесся через Стикс и девять раз увидел отраженным в водах Аида неведомое нам лицо. Среди нас безымянна тень, ныне блуждающая по берегам безмолвных рек; ее имя — тоже тень.

Он умер за Родину, не зная ни как, ни почему. Его жертва обрела славу, оставшись неизвестной. Он отдал жизнь с полной душевной отдачей: повинуясь инстинкту, а не долгу; из любви к Родине, а не из осознания ее. Он защищал ее, как защищают мать, детьми которой мы являемся не по логике, а по рождению. Верный исконной тайне, он не думал о смерти и не хотел ее, но принял ее инстинктивно, так, как прожил всю свою жизнь. Тень, которой он ныне пользуется, теперь братается с теми, что пали под Фермопилами, верные своей плотью клятве, с которой они родились.

Он умер за Родину так, как солнце рождается каждый день. Было обусловлено природой то, во что Смерть должна была его превратить.

Он не пал истым рабом веры, его не убили, когда он сражался за подлость великого идеала. Свободный от хулы веры и от оскорбления гуманности, он не пал, защищая какую-либо политическую мысль, или будущее человечества, или религию, которая должна была появиться. Далекий от веры в потусторонний мир, которым обманываются верящие в Магомета и последователи Христа, он видел, как подступает смерть, не надеясь обрести в ней жизнь, он видел, как проходит жизнь, не надеясь на лучшую.

Он миновал естественно, как ветер и как день, унося с собой душу, которая выделяла его из прочих. Он погрузился в тень, как тот, что входит в дверь, к которой подошел. Он умер за Родину, единственную вещь, которая выше нас и которую мы осознаем и осмысливаем. Рай магометанина или христианина, трансцендентное забвение буддиста не отразились в его очах, когда в них потухло пламя, поддерживавшее его жизнь на земле.

Он не знал, кем был, как не знаем и мы. Он исполнил свой долг, не зная, что он его исполняет. Его вело то, что вызывает цветение роз и наделяет красотой смерть листьев. У жизни нет лучшего смысла, у смерти нет лучшей награды.

Теперь он, по соизволению богов, посещает края, где нет света, минуя стенания Кокитоса и огонь Флегетона и слыша в ночи легкий плеск волны Леты.

Он безымянен, как инстинкт, что убил его. Он не думал, что погибнет за родину; он погиб за нее. Он не решал исполнить свой долг; он его исполнил. У того, у кого не было имени в душе, будет справедливо не спрашивать, какое имя определяло его тело. Он был португальцем; не будучи конкретным португальцем, он португалец без ограничений.

Его место не возле создателей Португалии, у которых иной масштаб и иное сознание. Ему не подобает общество полубогов, благодаря смелости которых были проложены морские пути и в нашей досягаемости оказалось больше земли.