Книга отзывов и предисловий

Тяжелый труд, голод, бедность – все это реальность, из которой растет поэзия Васякиной; этот личный бэкграунд как раз и дает ей силу расправляться с обывательской риторикой, говоря, казалось бы, об обывательских заботах (недавно обсуждался комичный случай, когда редактор журнала «Новая юность» захотел сократить текст Васякиной из цикла «Проспект Мира»: ему показалось, что поход в продуктовое царство супермаркета описан слишком подробно и занудно). Васякина умеет перевести эти заботы, (де)формирующие представления о должном, в домен поэзии: «когда мы жили в сибири / мы ходили на могилы / и оставляли там еду / а когда возвращались домой / я тосковала по котлеткам / и конфетам оставленным на земле». Деталь оказывается выпуклой и яркой, хотя Васякина, за исключением циклов «Ветер ярости» и «Эти люди не знали моего отца», скорее работает на приглушенных тонах и обживает неброскую гамму. Самым «заряженным» цветом, цветом смерти, растворения в безразличном пейзаже, оказывается серый: «пока жизнь не станет невидимой / в сером безвольном теле / материном и моем». Книга посвящена памяти Анжеллы Васякиной – матери поэтессы, умершей в этом феврале от рака. Ожидание смерти матери – постоянный мотив и стихов, и интервью; там, где другие бы не позволяли себе высказываться из суеверия или соображений приличия, Васякина как раз не позволяет себе молчать, проговаривая собственную боль и готовясь к большей боли – а заодно и создавая памятник страданию другой женщины, ее матери. Она наделяет мать – которая почти не читала ее стихов – поэтическим даром и в то же время с помощью поэзии пытается пережить утрату. Такая вот последняя синергия, последний хор:

мне хочется верить что весь страшный предсмертный мирэто мир образов и даже темные выделения кажутсячем-то что наполнено смыслом

как будто истертый диван песочного цвета это тихийразомкнутый береги плач телевизора это сложный ансамбль крика чаекводы и шелеста трави что ей не больно а просто

она – серая лодкалежит и ждет исчезновеньяили даже не ждета просто лежит

и так она будет всегда

Андрей Чемоданов. Пропущенные вызовы. Стихи 1993–2019. М.: Воймега, 2019

Горький

Это, насколько я понимаю, полное собрание стихотворений Андрея Чемоданова – одного из самых ярких участников московской поэтической тусовки. Чемоданов (как и Александр Гальпер, о котором мы писали ранее) разрабатывает своего рода поэтический кодекс лузерства – но без отыгрывания комической роли, зато с неизменным вниманием к мелодике высказывания и с бóльшей сентиментальностью, порой напоминающей суровые романсы Бориса Рыжего:

в этом будет арбатский классический шик

умирая ничью не забрызгать рубашкуперед смертью я вспомню точильщика вжики как матери звали детей на степашку

Корпус чемодановских текстов отчетливо разделяется на две манеры: стихи, написанные в классической просодии, и верлибры. Первая манера удивляет, скажем так, монолитностью на протяжении более чем 25 лет – при том, что в последние годы Чемоданов тяготеет к (полу)автоматическому регулярному письму, в котором нарочитая небрежность грозит перерасти в инерцию. Традиционная просодия естественно подходит для переиначивания классических цитат, от Северянина до Слуцкого; для вещей композиционно замкнутых (если в первых строках – «в детстве часто пугали мосгазом / и немножечко кагэбэ», то в последних – «но почти не пугаюсь газпрома / и немножечко фээсбэ»). Верлибр – для более разомкнутых конструкций: сказок о Терминаторе, каталогов-заговоров, произносимых в нервных ситуациях («полный вагон ментов»), притчи о пяти кошельках (первый подарила мама – «через неделю украли / а в нем был только / список матерных выражений / которые я хотел / вызубрить к первому сентября»; последний «я съел / в ленинграде / студентом / голодал / вырезал кнопку / вытянул нитки / сварил посолил сжевал / на вкус он был как кошелек»).

Регулярный стих – поневоле маска; в свободном стихе Чемоданов выходит к более личной интонации – впрочем, необязательно исповедальной. Здесь возможны разные решения. Вот два известных стихотворения. Одно – 1990‐х, когда у Чемоданова часто сочетаются мотивы социальной маргинальности, бесприютности и богооставленности: