Книга отзывов и предисловий

Это стихотворение выглядит вполне прозрачным: перечисляются приметы Ленинграда, навсегда связанные с важными для Юрьева поэтами и прозаиками; фигура Ломоносова будто освящает весь ряд. Каждому поэту назначено животное («Дайте Тютчеву стрекозу…») – аллегория-принадлежность (и эти животные действительно встречаются в стихах этих поэтов[61]). Классическим кузнечику и воробью здесь добавляются в гораздо меньшей степени освященные поэтической традицией жук и гусеница, себе же говорящий – в данном случае именно Юрьев, творящий свою маленькую элегию, – назначает ласточку. Ласточка в начале и воробей в конце закольцовываются, отсылая к строке Ходасевича «Где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин» из стихотворения «Памяти кота Мурра». Ходасевич в этом стихотворении упоминает райские «сады за огненной рекой», в которые он летит «мечтой приверженной»; так и Юрьев отправляет ласточку-душу с разведкой на нереальную и в то же время реальнейшую родину прошлого, созданную стихами предшественников и друзей, напоминающую о себе постоянно (например, в других стихотворениях цикла, цитатами – от Державина или Ахматовой до «Гопа со смыком»). Онейрический полет к этой обетованной родине – сквозной сюжет цикла: это полет продолжается и во втором стихотворении, чтобы в третьем вдруг остановиться, свалиться в пике:

О чем, о родине? О тайном свете моря?О тайной тьме реки? О выговоре горяВ бесстрастном шопоте оцепленных садов?

О вздохах в глубине погашенных судов,Которым снятся сны ужасные? Об этойПечальной родине, льдом облачным согретой?Я больше не о ней – ты знаешь почему:

Иную родину возьму с собой во тьму……О ком, о родине?

Настойчивые вопросы этого стихотворения – как бы скептическая реакция на затактовое заявление («Я говорю о родине», «Книга называется „О Родине“» и т. д.). Отрицание возможности говорить о родине превращается как раз в такой разговор: перечисляются ее определения, одновременно вполне общие и частные. Та, «иная» родина, которую можно «взять с собой во тьму», предвосхищенный «мой рай» из после – не общая, а индивидуальная, она не «что», а «кто» («О ком, о родине?»). Прерванное стихотворение – внезапное пробуждение, явленное в следующем тексте цикла: «Ты просыпаешься, когда от тиса хрящик…», а после него уже следует прогулка по «моему раю» (шестое стихотворение, разобранное выше).

Предположение о том, что для поэта родина – это родная словесность, довольно банально. Вопрос глубже, чем может показаться. Мы уже говорили о двухчастных «Стихах о Родине» («Эта родина – тьма у виска…») и замечали, что они, как и вся книга, четко структурированы; эта структурированность у Юрьева увязана с жанром хоров, то есть поэтических диалогов. Легко заметить, что хор может действовать на метауровне: диалог происходит не только внутри одного стихотворения, но и между разнесенными внутри книги текстами. Еще один, самый разительный, пример такой переклички – отзыв на «Стихи о родине» «Стихов о родине (2)». Вместо «моей» родины здесь появляется «наша».

Наша родина – вода.Ее черпают невода,Вычерпывают неводы.Мы живем на дне воды.

Наша родина – земля.Ее, корнями шевеля,Жрет ночное дерево.Мы заходим в дверь его.