Книга отзывов и предисловий

Существует нечто с трудом определяемое, что свойственно стихам поэтов круга «Камеры хранения» при всей их различности. За неимением лучших слов можно охарактеризовать это как формально-смысловую филигрань, для которой нужна большая движущая сила, и источник этой силы бесполезно искать в каком-либо «текущем моменте», актуальных тенденциях; можно, наверное, сказать, что эти стихи – по крайней мере, на вид – отдают больше, чем в них вложено, что внутри них происходит реакция и они продолжают работать – не только не пользуясь внешним притоком энергии, но и вопреки законам физики высвобождая энергию сверх ожидаемой. Именно это свойство, трудно описываемое, но легко ощутимое, отделяет стихи этих поэтов – и, в частности, Олега Юрьева, наиболее «классичного» из них, – от пассеистической эксплуатации традиции.

Ответ на вопрос о том, откуда дополнительная энергия берется, в каждом случае будет разным. Но в случае Олега Юрьева можно сказать, что она появляется благодаря умению взять из прошлого – в самом широком смысле – самое живое и живительное.

Технически виртуозная поэзия Юрьева обращена к прошлому – как на уровне манифестарном (жанровые обозначения «хоры» и «песеньки»; «перечень стихов» вместо «содержание» в конце книги), так и на уровне структурном. Важнейшее качество текств Юрьева – связность, умение сочетать сложность синтаксиса с абсолютной строгостью формы и внятностью сообщения; казалось бы, это умение в современной поэзии не в чести, хотя на самом деле оно просто почти совсем утрачено; оно идет к Юрьеву от таких поэтов, как Ходасевич, Бродский, Лосев, Евгений Хорват (каковы бы ни были отношения между ними – мы знаем, например, что Хорват Ходасевича не любил), – и продолжается в юрьевских соратниках, таких как Игорь Булатовский, который этот навык почти до предела усложняет (а у Алексея Порвина, например, он переходит в новое качество и уже не имеет отношения к конвенциональной речи).

Думается, не в последнюю очередь эта связность происходит от верности (приученности к?) стержневому – от строгого концептуального мышления, которое отличает и эссеистику Юрьева. Я не намерен подробно говорить здесь о книгах «Заполненные зияния» и «Писатель как сотоварищ по выживанию»: сборник «О Родине» самодостаточен и без них, но они все же могут задать для его рассмотрения определенный угол зрения. Из двух этих собраний эссе явствует, что для Юрьева общее или даже «надобщностное» (культура, история, дух времени, дух стиха – см. его соображения о «звуке» и «дыхании» поэзии[54]) говорят через частное (людей, поэтов). Думается, поэтому для него, при всей разности и поэтики, и литературной стратегии, важен Бродский с его уверенностью – по крайней мере, манифестируемой – в том, что поэт есть орудие языка[55]

. Юрьев не раз говорит о поэтах как о медиумах; он сам мыслит себя в числе таких медиумов, попавших в уникальные для русской истории/поэзии условия: «таких, как мы, – рожденных в аквариуме, но умудрившихся дать деру, когда, при очередной смене воды, нас пересаживали в банку»[56]. Идея медиума для него ключевая:

И даже смерть любимыми стихами

Сквозь полотенца говорит.

Из мистической метафоры эта идея может превратиться в почти «научную» уверенность:

Можно воспринимать это как образ… но теперь я все чаще думаю о том, что «тот язык», «та культура» действительно, то есть на каком-то уровне реально, не только метафорически ведет существование недовоплощенного или, скорее даже, развоплощенного существа, некоего коллективного сознания, лишенного тела и, соответственно, голоса (своих собственных тел и, соответственно, своих собственных голосов) и вынужденного поэтому пользоваться теми возможностями, которые ей предоставляет «жизнь» – чужими телами, телами, принадлежащими другому коллективному сознанию, более чем воплощенному. То есть, проще говоря, нами. Нами – природными, прирожденными носителями «советской культуры», детьми и внуками тех, кто ее создавал, детьми и внуками тех, кто ею был пересоздан, – в сущности, существами иного свойства[57].

Двойственность этого положения налицо. В ее свете, как мне кажется, можно понимать и книгу «О Родине».