Книга отзывов и предисловий

Мы вышли и́з дому, был город странно пустИ небывало тих – лишь осторожный хрустНаших шагов по гравию аллеиВисел, не двигаясь. И был закат алееСебя, горящего в последних стеклах дня.

И догадался я, что это для меня:Сирени вялые, как спящих сонм голубок,И розы, вырезанные из гигантских губок,Блаженством душащий акаций сладкий смрад —Все это был мой рай. И я тому был рад,Что мне до срока был он – для чего? – показан:

Любимой улицей под падубом и вязомИдти с тобой вдвоем всю вечность дотемна… —Так вот какая жизнь мне может быть дана.

Наивно понимать эти стихи как простое описание прогулки по немецкому городу. Идиллическая прогулка с возлюбленной по обетованному раю напоминает о Филемоне и Бавкиде, а еще больше – о Мастере и Маргарите, идущих в последней главе романа к своему «вечному приюту». Идея «своего» приюта, частного рая («мой рай») – вполне эскапистская, светская, противоречащая религиозной соборности, – соотносится – на фоне поэзии Юрьева это поначалу шокирующая мысль – с концепцией «малой родины». Этот советский лексический штамп способен увести далеко, вплоть до песни «С чего начинается Родина?», искусно выводящей частные сантименты на тропу политического. На самом деле такое соположение не должно шокировать: Юрьев умело работает с советскими топосами и цитатами – даже в стихотворении «Был город…» первая строка «Был город, который почти улетел…» отчетливо напоминает о первой строке знаменитой советской песни «У Черного моря»[60]: «Есть город, который я вижу во сне…» Город, заметим, «в цветущих акациях»!

Возвращаясь к юрьевским акациям: в случае процитированного выше стихотворения речь, разумеется, идет о родине идеальной, небесной – эйдосе, моделью которого выступает «небывало» тихий город. Парадокс в том, что таких идеальных родин может быть много – по крайней мере, больше чем одна, и доступ к ним возможен в любом состоянии, кроме реального переживания: в сновидении, в воспоминании; стихотворение «Мы вышли из дому…» остается единственным примером «прямого контакта»; не сделал ли его возможным факт смены географического положения? В том же «Был город…» есть место, напрямую перекликающееся с «Мы вышли из дому…»: «Мы из дому вышли, он еще был – / В подшерсток деревьев вмерзающий пыл, / И сизые контуры рая…» Но здесь рай уловить еще не удается: «Но чуть оглянулись – пространства пусты…» Стихотворение это, написанное на два месяца раньше, явно описывает «предыдущую попытку», почти удавшуюся, но спугнутую – возможно, именно желанием уловить, присвоить эту родину-рай: «Но чуть оглянулись…» – так Эвридика навсегда покидает Орфея, стоит тому обернуться.

Стихотворение «Мы вышли из дому…», где нет слова «родина», впрочем, принадлежит к циклу «Шесть стихотворений без одного», и в остальных текстах цикла это слово встречается не раз. Цикл открывается стихотворением, состоящим из одних отточий. Судя по их конфигурации, на их месте должны были стоять два четверостишия. В контексте всего цикла здесь уместно выглядело бы уже упоминавшееся стихотворение «Туда и полетим…»: обозначающее тему стремления / нереального полета, оно могло бы предварять второй текст:

Слетай на родину, – я ласточке скажу, —Где Аронзонов жук взбегает по ножуВ неопалимое сгорание заката,И Вольфа гусеница к листику салатаНебритой прижимается щекой,

И ломоносовский кузнечик над рекойЗвонит в сияющую царскую монету;Ты можешь склюнуть их, но голода там нету,Там плачут и поют, и кто во что горазд,И Лены воробей того тебе не даст.