Книга шахской славы. Часть 2

Когда [Абдулла-хан] освободил мысли от благословенного праздника, от исполнения предписаний в тот счастливый день, он занялся делами власти и управления и важными для подданных делами.

В среду 10-го шавваля [Абдулла-хан] оседлал быстроходного коня, седло которого было украшено разного рода драгоценными камнями, и, [объятый] новым сильным желанием веселиться, направился к Несефу. Он всегда проявлял заботу о дервишах, о душах благочестивых. Поэтому он посетил священную могилу его святейшества полюса соединенных [с богом], помощи исламу и мусульманам, султана святых, доказательства благочестивых, то есть Ходжи Баха ал-хакк ва ад-дин Мухаммада Накшбанда[449], да освятится его тайна!

Месневи

[Ты] сверкающее солнце в апогее превосходства,Твое светозарное сердце осветило [мир], словно утро,Ты самый чистый помыслами, ты избранник среди лучших,

Ты чист, как утро счастья,Твое сердце озарено мистическим знанием,Материя его (т. е. сердца) замешена водой хакиката.

Он накормил неимущих той благословенной местности. В эту местность, подобную Каабе, поспешно прибыл от Баба-султана Шахим-бий, сын Бултурук-бий дурмана, чтобы облобызать порог [Абдулла-хана]. Через посредство опоры державы Кулбаба кукельташа он обрел счастье припасть к стопам его величества. Удостоившись чести доложить и просить, языком /232б/ унижения, устами нужды он довел до подобных философскому камню мыслей его величества [Абдулла-хана] следующее: “Баба-султан, выражая покорность и полное повиновение [Абдулла-хану], в бессилии и унижении говорит: „На протяжении долгого времени, многих дней по наущению шайтана я давал волю порочным мыслям и, выражая неблагодарность [Абдулла-хану], направлялся к равнине ссор, к пустыне вражды. Однако теперь я познал верный путь, я стремлюсь к раскаянию в совершенном [мною] и прошу о следующем: чтобы [хан], руководствуясь кораническим стихом: „сдерживающих гнев”[450], поступая согласно [стиху]: „прощающих людям”[451] и согласно обещанному [в Коране]: „Аллах любит делающих добро!”[452]

, осчастливил этого бедняка союргалем[453] прощения, милостью снисхождения””.

Месневи

Раб всегда совершает грехиВ надежде на прощение такого государя,Я раскаиваюсь в своих делах и поступках,Всю жизнь я стыжусь своих дел.

Предопределение бога-кормильцаБыло таким, о государь-венценосец,Теперь я, раб, [исполню] все, что бы ты ни приказал,Возложи на [мою] голову венец прощения.Буду покорен приказам и повелениям шаха,Если он простит грехи того, кто заслуживает быть убитым.

Установлено, что, если грешник не совершит преступления, преступник не совершит гнусных дел, тогда не засверкает зеркало прощения, не появится картина доброты на месте проявления похвальных [свойств прощающего].

Месневи

Если бы не являлись наши проступки из небытия,Существование твоего прощения было бы в мире небытия.

Лестный рассказ эмира его (т. е. Баба-султана), который сообщал о повиновении, извещал о покорности, послушании [султана], был не чем иным, как обманом, уловкой, хитростью, коварством. Несмотря на это, как подобает его величеству [Абдулла-хану], повелевающему, как Искандар обладающему высокими нравственными качествами, выражающему милосердие, по исключительной, безмерной милости он избрал прощение [как одно] из лучших качеств и, признав это чертой, достойной похвалы, перечеркнул страницу проступков его (т. е. Баба-султана). Он пожаловал Шахим-бию дорогой халат. Он начертал на странице объяснения следующую мысль “Скажи своему султану, что я оставил ему Туркестанский вилайет с тем условием, чтобы он не переступал границу свою и не снимал с шеи ярмо повиновения своему старшему брату Дарвиш-хану, который всегда для него вместо отца. В противном случае если он поступит по-иному, будет царапать лик согласия когтями вражды, то, согласно [словам]: „Возмездие в природе неизбежно”[454], частицы [нашей] вражды возбудятся так, что исправить это никак не удастся, исправление этого не уместится в сокровищнице воображения, /233а/ „и узнают угнетатели, каким поворотом они обернутся!””[455].