Книжник

Знать бы только, что с этой жизнью делать? «Когда долго вглядываешься в пропасть, пропасть начинает вглядываться в тебя…» Плевать. Пусть себе вглядывается.

* * *

…После гибели брата Парфианову пришлось возглавить отдел и заниматься тем, к чему у него не было ни малейшей предрасположенности, но всё тот же, так и не изжитый комплекс вины заставлял работать на износ. Да отчасти это было и кстати, — отвлекало от горестных дум. Ужас гибели молодых, полных сил и надежд людей, бесцельность и бессмысленность этой гибели ударили его куда больнее, чем он мог предположить. Парфианов морщился, вспоминая некоторые довольно жестокие слова, которыми пытался оттолкнуть от себя погибших девиц, фразы, что иногда ронял по поводу Вадика. Тогда это было органично для него, но сейчас он сожалел об этом. Парфианов плохо спал, ему снились кошмары, глаза его запали и потемнели. Потребности его, и раньше весьма скромные, стали теперь дикарски ограниченными. Что-то съесть, не разбирая вкуса, пачка сигарет, чистая рубашка. Книга. «Минует все. Ничто не повторится. Своей монеты память не чеканит. Но что-то потайное в нас не канет, и что-то плачущее не смирится…»

…Парфианов стал заходить к дяде, отцу Аркадия, в его магазин запчастей. Тот поначалу едва замечал племянника, потом, видя его настойчивость, спросил, но не оскорбительно, а скорее убито, зачем он мелькает здесь? Адриан нервно закурил, долго молчал, но потом сказал, что хочет невозможного. «Чего?» «Во мне есть ваша кровь. Я хочу заменить вам сына. Я знаю, что это невозможно, но я хочу». Дядя тяжело вздохнул, но впредь, когда Адриан заходил, уже принимал его мягче, они вместе возились в гараже по субботним вечерам, и Адриан видел, как тот постепенно успокаивается, принимая свою утрату как данность, и делал всё, что мог, чтобы поддержать его.

Но сам Парфианов словно окаменел — ещё с того дня, как увидел комья земли, падающие на крышки гробов. Ловил себя на том, что пройдён какой-то странный шлагбаум, словно пещерный арочный вход, некие врата Вечности, за которыми — ничего не было. Он ничего не хотел. Желания умерли в нём и иногда, слыша вопрос в конторе, не хочет ли он чая или кофе, Парфианов ловил себя на странном изумлении. Он не знал, забыл, что значит хотеть. Он мог обойтись без всего.

Однажды вечером к нему постучались — и на пороге Парфианов увидел Иллариона. Адриан обрадовался, вскипятил чайник, накрыл на стол и вдруг спросил, как нужно кланяться в ноги? Монах изумился, но рассказал, как они принимают благословение от архиерея. Адриан с интересом выслушал, подошёл к монаху — повторил описанное. Илларион напрягся, а Адриан, поднявшись, сказал, что сделал то, что велела сестра.

Монах выслушал рассказ, и сразу заметил, что верным было не первое, но второе утверждение сестры.

— Возблагодарите Господа, который послал меня путём вашим.

Илларион помешал сахар в кружке и несколько удивлённо заметил, что в тот день, в пятницу, он решил выйти почти за полтора часа до службы совершенно неосмысленно, просто вдруг собрался и пошёл, к тому же не привычной дорогой, а через центр, чего обычно не делал.

Адриан кивнул.

— У меня по соседству живёт старик-еврей, когда мы с ним как-то сидели за коньяком, он произнёс тост, в котором благодарил Господа, который «дожил нас до сего дня»… Он перевёл, а по-еврейски это звучало вообще как-то… по-библейски. Прекрасен язык, в котором «время» передаётся словом «ахронот», и какое созвучие с гомеровским «хронос»! А ведь это не заимствование! В эпоху формирования их праязыков греков и евреев разделяло море. Но я отвлёкся…

Монах рассмеялся.

— Это не так. Вы крещены?

— Нет. Я… — Парфианов замялся, — сначала надо найти Истину, а потом…

— Что — потом?

— Крещение — это приятие Христа. А я многого там не… ещё не понимаю.

Монах усмехнулся. Заметил, что ему нравится этот ответ, точнее, его оговорка, в ней — надежда на обретение. Спросил, когда у него возникли мысли об Истине? С чего? Адриан, стараясь не отвлекаться на второстепенное, рассказал о своих книжных поисках, о школьных годах, об университете. Старательно избегал рассказов о своих университетских демаршах, о девицах и чёртовых дружках. Илларион внимательно слушал, иногда опускал глаза и улыбался, и Адриану казалось, что тот прекрасно понимает не только сказанное, но и скрытое им. Задал несколько вопросов. Адриан старался не то чтобы быть честным, а, скорее, не затруднять себя ложью.

Монах выслушал, сказал, что согласно древней духовной максиме, благодать не может осиять пустоту и добавил, что человек вмещает ровно столько Истины, насколько истинен сам.

Он поднялся, извинившись, что ему пора.