Кое-что об архимагах

Фил в ужасе распахнул глаза, глядя на церковника с массивным символом веры в руках, развернулся на печи и попытался спастись бегством.

— Терпи! — шипел в ухо схвативший его за ногу и подтащивший обратно Кеош. — Батюшка, он на людей пугливый!

— Дурачок немножко, — медовым голоском вплелся голос Аркадии, — убегает от своего счастья.

И мышцы сами собой задеревенели от легкого чувства беспомощности.

Грянул певучий речитатив под потолком дома, пробирая до легкой дрожи и жжения во всей коже. Вплелся подпев — и ощущение раскаленной сковороды легонечко коснулось пяток.

— Терпи, убью гада! — навалился на спину Кеош. — Всех под костер подставишь, паразит! — выговаривал он почти неслышно в общем песнопении, подсовывая в зубы Филу скомканный угол простыни.

— Ох, как пробирает! — радовалась родня. — Нечистого-то как корежит!

Нечистый выл в простыню и рыдал.

— Легче тебе, чадо⁈ — громовым голосом уточнили у Фила по завершении пытки.

— Легче, легче! — обрадованно замотал тот головой.

— Ну тогда повторим, братия! И…

— А может, чарочку? — заискивающе спросила бабушка.

— А можно. — одобрительно ответили ей, позволив Филиппу выдохнуть от радости передышки.

Радости, увы, не долгой.

— Ох, хорошо… — одобрительно хвалили истинную хозяйку дома. — Сейчас вашего внука точно вылечим.

Филипп упер лоб в камень печи и приготовился.

— А мне можно с вами? — мягко попросилась старушка.

Филипп напрягся. Бабка, его стараниями, фонила силой так, что на чердаках и крышных скосах собралось перезимовать как бы не десять диких пчелиных семейств… Впрочем, когда женщине разрешалось молиться вместе с мужчинами…

— Конечно, вашего же внука лечим!

Кеош подле Фила хмуро вздохнул, украдкой обернулся и незаметно для остальных сняв с пояса ремень из кожи полоза, свернул его пополам и вставил в зубы отчаянно и с ужасом смотрящего на него брата.

Теперь Филипп кусал змею… И, надо сказать, в этот раз от нее действительно был толк.

Странно, но молитвы помогали. Даже не странно — жутко… Обессиливали, ослабляли ощущение силы под рукой, обжигали тело, но та тяжелая хмарь в голове — улетучивалась, словно болотная дымка под порывом ветра.

Благо что кожа даже не покраснела, оставаясь только болью внутри, а сами храмовники особо не усердствовали — ограничившись моментом, когда обморок от боли был засчитан за целебный сон.

Однако в обмороке том нашлось место видениям. Тем самым — черно-серым, маетным и тревожным, требовательным и иссушающим силы. Там, в образах бесконечных коридоров и черных залов с высоченными потолками, теряющимися во тьме, от Филиппа требовали достроить башню, брошенную на фундаменте в лесной чащобе. Шептали на тысячи голосов, давили на волю, увещевали и вели по балюстрадам, казалось, бесконечной цитадели, приводя то в пыточные, то в сокровищницы. А когда не проняло ни то ни другое — вывели в огромный зал без конца и края, где в самом центре угадывался пустующий черный трон — и простой обод черной короны на алой капле церемониальной подушки подле него.

Глава 22

Дно телеги било в спину Аркадии на каждой неровности, отдаваясь ломотой в ногах и кончиках заиндевевших пальцев. Сено утрамбовалось в пути так, что почти не чувствовалось, а наброшенные сверху меха будто бы и не давали даже толики тепла из-за продуваемого ветрами основания. Холод касался кожи кисточкой, выписывая странные фигуры, от которых знобило еще сильнее.

— Если он чихнет на меня еще раз, я сброшу его с телеги, — категорично отозвалась девчонка, несильно пнув Филиппа под общей на троих накидкой.

Братец словно специально кашлянул в ее сторону, и забубнил очередную молитву.

Кажется, какие-то простудные заболевания повреждают голову, и это был как раз тот случай — потому что объяснить иначе внезапную любовь темного к местным верованиям Аркадия не могла.

Противоестественную любовь — она видела, что Филу чертовски больно, но тот упорно продолжал шептать строчку за строчкой заученных песнопений. Делал это ночью, мешая спать; шептал днем, вызывая одобрительные взгляды родни. И практически перестал реагировать на окружающих — даже прямая угроза выдать его деду была встречена взглядом такого непонимания и боли, что невольно пришлось отступить.

Да еще храмовник захаживает как к себе домой, притаскивая новые тексты из местной главной книги — и искренне умиляется, когда болезный мальчишка повторяет их с первого раза, а потом мирно засыпает… от боли, которой никто не способен заметить. Актерская игра? Да еще такая, что даже Кеош проникся, и самолично таскает ему воду с едой, отнимая из ее рук…

Или они спелись? Аркадия не верила в такое — слишком отчаянный обман таился под холмом. Узнай о нем архимаг — и Филиппу уготовано сдохнуть в канаве тем же вечером. Мало ли — путь к врачу, телега, гнилая ось, нервная лошадь. Разве будет в перевернувшейся повозке чья-то вина, кроме злого случая? Девчонка могла придумать с десяток возможностей, как можно прикончить хворого и беспомощного… И ни одной, как это сделать, когда вокруг растревоженной наседкой вьется Кеош.