Кофейня в сердце Парижа

Я протянул руку, чтобы отломать ломтик этого гастрономического шедевра, а она взяла в руки тарелку и отодвинула на самый край стола.

– Это не моя прихоть, ты же знаешь. Нашему пузожителю нужна здоровая пища, и я бы с радостью с тобой поделилась. Но он так и просит добавки. А его слово в этом доме – закон!

– Может быть, в другой раз? – с надеждой в голосе и с невидимым ломтиком теленка во рту спросил я у нее.

– Может быть. Как знать.

Наш крохотный квартирант, который не имел еще своего голоса, но уже мог говорить, и чаще всего очень дельные вещи, вдруг неожиданно заявил, что ему захотелось после осмотра непредвзятым взглядом квартиры, в которой мы жили с мамой, затеять ремонт. Освежить, так сказать, обстановку в доме. Переклеить обои, ему внезапно захотелось белого цвета. О, да! Клеить обои – это особая радость, тот самый верный тест на прочность семейных уз. Мне кажется, если бы мы решили переклеить обои в первый день нашей встречи, то первая и последняя глава нашей книги называлась бы «Обои».

Вслед за обоями ему не понравилось, что я курю. Этот мой пагубный дым то и дело нервировал его и имел самые фатальные последствия, о которых я даже понятия не имел. Когда мы ходили с ней по магазинам, ей вдруг захотелось отвести меня в отдел детских колясок. Инвалидных колясок, железных и с большими колесами. Она наглядно продемонстрировала мне, что если я и дальше буду «пыхтеть», как она тогда сказала, в том же духе, то придется просить у продавца дисконтную карту. Я с тех пор перестал курить в квартире, а когда подносил к губам сигарету на лестничной клетке, то перед глазами появлялись те атрибуты другой человеческой жизни, с которой я, слава Богу, никогда и не сталкивался. Ну, и вздор!

Наш путешественник, странствующий в околоплодных водах, прекрасно знал, что среди ночи, на другом конце города, есть волшебник, который продает спелые, сочные вишни. И мне как отцу нужно было обязательно найти этого чародея и во что бы то ни стало раздобыть тот заветный вкус лета. Лютый зимний мороз не был препятствием для такого всемогущего человека, как отец.

Она со временем перестала носить свои старые платья, которые ей были не по размеру, мы покупали новые. Ли… хранила старые вещи, как память о прошлой жизни. Она называла свою «старую» жизнь – мгновением перед весной. Она никогда еще не была такой красивой, цветущей, как сейчас. Наши сады цвели зимой…

* * *

Когда ее отец узнал о предстоящем празднике, в котором для него как для неотъемлемой детали нашего с ней механизма не было места, то он рассердился. Ее не было дома в тот день, когда у меня не стало двух передних зубов. Она была в тот самый вечер, когда я впервые в своей жизни приобрел для себя револьвер. Я никогда раньше не держал в руках оружие, и что оно стреляет, я знал только по книгам и кино. Я ни разу в жизни не стрелял, но в тот день я готов был этот холодный, тяжелый предмет испытать на деле.

– Отец приходил? – спрашивала она, когда на моем теле появлялся какой-то посторонний синяк.

– Больше не придет! В его возрасте, конечно, полезно ходить, но для его же здоровья лучше это делать в парке. Тем более, там много голодающих голубей. Романтика на старости лет – это лучшее средство от хандры, – она не оценила мою дерзость.

– Тебе завтра на работу? – сменила тему она.

– Да, а что?

– Возьми, пожалуйста, отгул. Я бы хотела, чтобы этот день мы провели втроем.

– Хорошо.

Я уже давно привык к тому, что нас трое. Но я никак не мог привыкнуть называть ее матерью. В этом слове столько святости, столько необыкновенности, столько силы. Эта женщина с длинными каштановыми волосами и карими глазами имела для меня такое же значение, как и женщина, которая меня сотворила. А может быть, и больше…

Мы больше не занимались любовью, хотя, как говорили врачи – на этом сроке не вредно. Все дело в том, что у меня постоянно появлялось такое чувство, словно наш маленький принц все время на меня смотрит в эти минуты. И чувствует вторжение на принадлежащие ему территории. Такое неловкое чувство охватывало меня, словно мы занимаемся этим у него на глазах. Конечно же, это предрассудки, и не более того. Но вдруг он все понимает?

Ее живот был источником неиссякаемого тепла. И я много времени грел свои руки…

Мои руки, предавшие ее, наверное, не несли в себе больше той прежней энергии, которая заставляла вздрагивать, пьянеть от касания, сгорать. В моих пальцах остался талант, но я однажды позволил себе играть на другом инструменте.

– Не подходи. Убери руки!

В эти минуты я знал название ее болезни, но никогда не произносил его вслух.

Как я понял позже – эта болезнь неизлечима.

* * *

Только на седьмом месяце мы узнали, что у нас будет дочь. Мне хотелось, чтобы она была похожа на маму, а носившая чудо говорила обратное. Ей хотелось, чтобы дочь переняла мои черты.

– Зачем девочке быть похожей на обезьяну? – шутливо спросил я.

Я, честно признаться, не был готов к дочери. Но заочно полюбил ее сразу. Это еще одна, только миниатюрная, Ли…

Обрывки, обрывки, обрывки…

Не помню, не помню…»