Когда деньги говорят. История монет и нумизматики от древности до поп-культуры

Однако археологи и нумизматы сталкиваются с более серьезными проблемами. Дело в том, что вопросы такого рода как правило остаются нераскрытыми, ведь контексты и связи между ними очень редко бывают настолько очевидны как в приведенном примере. Не только отнесение разных кладов к одному человеку бывает невозможно, но и датировка монет клада может оказаться непростым занятием, к тому же и место находки клада нередко остается неизвестным. Проблемы такого рода легко выявляются, например, при анализе современного стандартного нумизматического справочника, например, «Инвентаря греческих монетных кладов» («Inventory of Greek Coin Hoards» или сокращенно IGCH)[671], в котором каталогизировано 2387 кладов различных типов, обнаруженных до 1973 года

[672]. Ученые, опирающиеся на эту базу данных, сталкиваются со многими исследовательскими препятствиями. Так, лишь 7 % находок в IGCH имеют ясный контекст происхождения, в то время как даже некоторые археологические находки занесены в разряд сомнительных[673]

. Не менее тревожно и то, что редакторы относят 48 % кладов к имеющим неизвестное или частично известное содержание. Впрочем, «точный» состав и остальных кладов не всегда бесспорен. Например, IGCH приводит данные о 101 кладе, найденном в Египте, причем подозрительно высокий процент из них имеет точно перечисленное содержимое с фиксированными круглыми числами количества монет, такими как 100, 1000 и т. д. Кроме того, текущее нахождение 29 % всех кладов в IGCH классифицируется как «неизвестное» или «рассредоточенное». Если бы детективам, ведущим дело патологического вора, ограбившего тот банк, пришлось столкнуться с такими статистическими ограничениями при поиске восьми кладов, они вынуждены были бы признать в суде, что их доказательства оказались существенно недостаточны. В лучшем случае они точно знали бы только где и когда был найден лишь самый последний клад, а также точное содержание половины кладов и то, что три спасшихся клада исчезли полностью и более не могут быть исследованы. Они могли быть полностью уверены лишь в единственном звене в череде улик, а именно — в тех монетах, что находились до ограбления в банке, так что обвиняемый несомненно вышел бы на свободу.

Насколько далеко мы заходим?

Случай этого патологического вора все объясняет только потому, что в нем для ясности (как это иногда делается при поиске научного решения) выдумана некая идеализированная вселенная, свободная от усложняющих ее переменных. Но нумизмат реального мира имеет дело с условиями, далекими от идеальных — такими, как исчезающий клад из Турва (IGCH 2369) или многострадальный клад из Харкирке, обсуждавшиеся в предыдущей главе[674]

. Сведения, предоставляемые реальными кладами, зачастую беспорядочны и неполны — этот факт не следует приукрашивать в ходе исторического расследования. Например, когда злополучный клад из Хишт-тепе (IGCH 1826; см. седьмую главу) был впервые опубликован нумизматом Эдрианом Биваром, тот трезво признал, что, «конечно, невозможно высказать какое-либо предположение об условиях, в которых он был захоронен»[675]. Однако уже через одно предложение Бивар, по-видимому, передумал:

Тем не менее, по свидетельству самих монет нетрудно представить себе обстоятельства, которые могли привести к захоронению такого большого клада. Можно предположить, что накануне последнего вторжения кочевников в кундузский анклав, что могло произойти около 100 года до н. э., они находились в ведении какого-то греческого купца или чиновника. Видя приближение захватчиков, он был вынужден оставить эту тяжелую ношу и, должно быть, спрятал монеты перед тем как сбежал в горы[676].