Когда запоют мертвецы

По прибытии в порт Лауга указала на галеон под темными парусами, заверив Эйрика и Дису, что капитан, несмотря на свой пропитый и хилый вид, – один из искуснейших мореходов, каких знавал свет. Когда-то он был влюблен в нее, но Лауга отказалась выйти за него замуж и отправиться испытывать судьбу на чужбине. Несмотря на это, они остались добрыми друзьями, временами обменивались письмами и подарками. Лауга не скупилась на талисманы, что должны были оградить капитана от разбойников в море и плутов на земле, а он не забывал ее доброту. Вдобавок к своему мореходному таланту шкипер обладал еще одной особенностью, той, что встречается гораздо реже мастерства: он был порядочным человеком. Но, как все порядочные люди, был не слишком удачлив, а поэтому не отказался от скромного вознаграждения за свой труд в виде серебряных далеров, коими Эйрика щедро снабдил Магнус.

С непривычки торговый галеон показался Дисе внушительной махиной. На деле же это было небольшое суденышко, чей трюм был доверху забит коробами с шерстью, тюками вязаной одежды и бочками с рыбой, которой пропахло все вокруг. Подолгу оставаться в душном зловонном трюме могли только самые стойкие путешественники, привыкшие ко всему. Ни Диса, ни Эйрик, кого бы он из себя ни строил, такими не были. Они привыкли к твердой безопасной суше под ногами, корабль же болтало на волнах и днем и ночью. Эйрика качка совсем не беспокоила – целые сутки он проводил на палубе под палящим солнцем, с умиротворением рассматривая, как разбивается о борт темная морская вода. Диса тоже оставалась на палубе, не отходя далеко от своего спутника. Впрочем, она не смогла бы спрятаться в трюме, даже если бы хотела. Живот болел от спазмов, а во время особенно сильных толчков Дисе казалось, что еще чуть-чуть – и она вывалится за борт. Такая судьба уже не казалась девушке страшной – по крайней мере, это положит конец ее мучениям. Когда ее рвало, преподобный придерживал ее за ворот кофты, как нашкодившего кота за шкирку, и пытался подсунуть толченые листья мяты, но кончилось это тем, что ее чуть не вывернуло прямо ему на руки.

Но на третий день Диса увидела в море тень кита, и тошнота внезапно отступила. Это было так неожиданно, что, проснувшись поутру, она пролежала еще час, завернувшись в плащ и боясь шелохнуться, чтобы болезнь не вернулась с новой силой. В конце концов осторожно встала на ноги и с блаженным облегчением отметила, что, похоже, ей действительно стало лучше – настолько, что даже захотелось есть.

Все то время, что она мучилась, пастор справлялся самостоятельно. Да и работы для слуги на корабле было немного: принести еды, отыскать одеяла… Не станет же он просить Дису помочь ему переодеться! На суше Эйрик был болтлив, и хотя слова его хлестали как крапива, они отвлекали от тревоги. Теперь же, когда пастор внезапно замолк, оказалось, что находиться рядом с ним невмоготу. Он изводил Дису своим молчанием, своей дурацкой высокомерной отстраненностью, а еще загадочными улыбочками и ужимками. Но Диса, не терпевшая заносчивости, решила, что ни за что не покажет преподобному свою обиду.

Вместо этого она стала проводить много времени с юнгами. Хотя никто из них не говорил по-исландски, а она сама не знала ни слова по-немецки, море соединило их быстрее, чем это сделала бы суша. Под видом мальчишки Диса охотно драила вместе с моряками палубу и помогала им в мелких поручениях, для которых достаточно было языка жестов и природной ловкости. Еще она играла с ними в «Лису и гусей», которую здесь называли «Лисой в курятнике». Пытаясь объяснить ей, о чем речь, новые друзья, гогоча и отпихивая друг друга, рисовали уродливую лисицу, больше похожую на шелудивого пса, и птиц, которые никак не могли сойти за гусей. Под ними были изображены яйца, чтобы даже туповатый исландец точно все понял. Преувеличенно отчетливо шевеля губами, они несколько раз повторили: «Fuchs im Huhnerhof», пока Диса не кивнула и не указала на доску, предложив уже наконец начинать.

Играли здесь не ради выгоды, а просто чтобы скоротать время. Денег ни у кого не водилось, и ставкой служили куски хлеба. Диса играла не хуже и не лучше матросов, оттого и принимали ее благодушно. Компания отвлекала ее от Эйрика, но не до конца. Возвращаясь поздней ночью и укладываясь рядом с преподобным на палубе под одеялом, которым ее снабдили юнги, Диса подолгу слушала его размеренное дыхание, гадая, о чем он думает. Однажды она не выдержала:

– Долго еще вы будете на меня злиться?

Ночь была лунной, теплее обычного, и сон не шел. Она подложила под голову сложенный в несколько раз плащ и рассматривала знакомые созвездия. Повернув голову, увидела, что пастор тоже не спит. Луна выбелила его лицо до неузнаваемости, и на один короткий миг Дисе показалось, что она лежит рядом с покойником.