Колдовство

– Ночью стали ко мне они приходить, – сказала старуха, опять повернувшись от Любки к Гале. – Вроде бы несколько их было, хотя я до сих пор точно не знаю – сколько. Просыпаюсь иногда – и чувствую, что кто-то рядом стоит да смотрит. А я уж совсем вымотана была: мне хоть кто приходи – не испугаешь. Тогда он на меня ложиться принялся. Не кривись, не надо, – заметила старуха Галину реакцию. – Я не про то говорю, про что ты там подумала. Они на меня не так ложились. Не как мужчина. А как снег на кладбище ложится. Как тень на лицо или как пар на стекло. Веса совсем не чувствуешь – только запах сильнее, да кожа будто разом вся липкая такая. И слова наконец различаешь. А там такие слова, Галенька, – старуха мечтательно причмокнула, – никакого мужика не надо. И все понятно сразу – и что нужно сделать, и как куда повернуть, чтоб все у тебя получилось…

– Что получилось? – хрипло спросила Галя.

– А сама-то как думаешь? – Старуха широко, хищно улыбнулась, и Галя увидела, как дрожит ее нижняя челюсть, полная кривых, торчащих в разные стороны зубов. – Чтобы сволочей этих в погонах цветных – собаки их же погрызли, как я подушку грызла, когда они батю увели. Чтобы пьянь эту с города грузовиком об стену приперло, и он свое нутро несколько часов на железо выташнивал, пока совсем не издох. Чтобы подгнилыша этого, что Степку моего со двора…

Старуха сглотнула, опустила голову, несколько раз выдохнула – и вновь заговорила, не поднимая взгляд.

– Я все делала, как они велели. Слушала и послуша́лась. Завязывала ро́сти, как велено, ломала их, где нужно, соком губы и соски свои смазывала, насыпала по карманам земли из подпола, даже воду стоялую пила… А потом, – старуха вдруг рывком подняла голову и рассмеялась, – потом он вернулся, пришлый этот… Обратно на двор явился и будто не помнил даже, что уже здесь бывал… А я к тому времени все о нем знала… Что ходит по колхозам да элементов выслеживает. Что в кого пальцем ни ткнет – всех куда-то уводят, да так уводят, что не возвращаются. Я его как гостя дорогого приняла, и чарочку поднесла, и спать с собой постелила – а перед глазами все Степка мой стоял как живой. Прямо будто бы и не терялся никогда…

– И что? – Галя не отрывалась от ее лица. – Что ты с ним сделала?

– Ты, кажется, хотела узнать, когда я людей есть начала? – Старуха вытерла слюну, выступившую на губах. – Вот тогда-то и начала. Долго я его ела, месяца четыре. Держала в подполе и кусочки каждый день с костей его ножницами снимала. Его искать приходили, с винтовками. Он им из подпола орет – помогите-спасите, братцы! А они будто и не слышат. А я потом спускаюсь к нему – и продолжаю… Главное – слушать, что говорят, и делать, что велено… А как стены изрисовала – так и эти, с винтовками, приходить перестали. Разве что только сама их приглашала…

Галя подняла глаза на стену за старухой и, прищурившись, вздрогнула. То, что она приняла за грязь и паутину, было на самом деле узорами. Ломаные, несимметричные то ли буквы, то ли символы покрывали все стены – где свежие, черные, а где – почти прозрачные от времени угольные штрихи. Один из них, встречавшийся особенно часто, показался ей смутно знакомым – но понять, когда она его видела, Галя не успела. Пашка вдруг резко вскочил на ноги, черенок позади него ударился о печь – и он с грохотом уселся обратно на табурет.

– Галя, – сказал он слабым голосом, а потом поднял вверх испуганное, дрожащее лицо. – Это ты здесь? Я что… я что, напился?

– Железо, – со злостью сказала Любка. – Гляди-ка, вытравило…

– Его там столько и осталось, вытравливать неча было, – проворчала старуха. – Все равно недолго уже. Успеем.

– Любка, ты? – вдруг спросил Пашка, часто моргая. – А где Мишка твой? Я у вас сижу?

– Что ты от меня хочешь? – спросила Галя старуху. – Я тут при чем?

– А притом, что стара я стала, – сказала бабка. – Не могу уже делать… что велено. И кого велено – тоже. Слышу их теперь с трудом, половину не разобрать уже, а переспрашивать без толку. Слова появились – все новые, я таких и не знаю. Вскоре и меня приберут. А им замена нужна.

– Это ты обо мне? – настало Галино время улыбаться. – Думаешь, я на твое место усядусь? В доме этом? Людей в подполе жрать?

– А где хочешь, там и усаживайся, – сказала старуха. – Можешь и у себя. Подпол-то и у тебя разговаривает? Вскоре и ро́сти выползут. Та, что до меня их слушала, – вообще на дереве жила. И не ела никого, только, – тут она усмехнулась, – выпивала да по ветвям развешивала. Что хошь делай, как угодно мсти за себя и за своих: за ребенка убитого да мужа, что пулю проглотить решился стылой осенью. Только дорога твоя – давно назначена снизу. Не зря ты меня нашла-то. И вообще – все не зря.

В кармане Гали еле слышно ойкнул телефон. Не удержавшись, она положила руку на карман, где он был спрятан, – и лишь потом поняла, что этим себя выдала.

– Людей своих ждешь? – понятливо кивнула старуха. – Этих, с винтовками? В разноцветных погонах?

– Берет связь-то, – улыбнулась Галя. – А значит, и они досюда дойдут. И тогда – за вас возьмутся…