Колдовство

– Вспомни его. – Старуха, перебирая кулаками, продвинулась по столу еще дальше – будто бы ро́сти толкали ее ближе к Гале. – Вспомни, как ты его любила. Это же не ушло никуда? Ты ведь не Любка, чтобы дитятко свое в бочку запихнуть, чтобы его без любви оставить и в тварь обратить. Ты его всю жизнь любила, как и я. А настоящая любовь никогда не уходит. Она навсегда. Только гнить внутри тебя любовь эта начинает – и сочится наружу. Будешь в себе держать – сгниешь. А ты выпусти. На других выпусти. На этого выпусти, из-за которого тебе сейчас больно. И не думай про ту дуру, что сзади ревет. Она уже мертва. Бочка откроется – и все. Она уж и не человек, а так – угощение, закуска. А ты, Галюша, останешься. И они останутся. И друг твой – он тоже останется и будет здесь, пока ты их помощь не примешь – да не позволишь ему больше такого творить.

Галя выронила телефон на стол. Кажущиеся горячими, влажные ладони старухи поглаживали ее пальцы, успокаивали. Примиряли. Участковая подняла голову, взглянула старухе в лицо. Та улыбнулась – печально и зыбко, будто бы все уже решено. Галя медленно, тяжело кивнула.

– Это они тебе так сказали? – спросила она хрипло. – Что, если не выпустишь – сгниешь?

– Они, милочка. Все, что знаю, – от них узнала. И ты тоже, Галюша, – узнаешь обязательно.

Пашка уже давно молчал. Любка с упоением продолжала бить мертвеца головою о стол.

– А я вот только сейчас поняла, – улыбнулась Галя и сжала руки старухи в ответ, – что не зубы у тебя во рту. А ро́сти эти поганые. Наврали они тебе, дура старая. Ты давно уже вся сгнила.

Галя повалилась назад, рывком дернув к себе старуху. Раздался отчетливый, громкий хруст ломающихся ро́стей.

– Стой! – Старуха вылупила глаза. – Не так! Погоди, я объясню, как…

– Не нужно, – прорычала Галя, продолжая тянуть старуху. – Нет у тебя ничего.

На секунду платье старухи задралось, и Галя увидела, что под ним почти ничего не осталось – ро́сти уходили прямо в обрубленный, полуразвалившийся живот, оплетали сизые внутренности и торчащие кости. Старуха билась, пытаясь вырваться, но Галя все тянула.

Бухнули по доскам сапоги. Галя посмотрела вправо – и успела лишь заметить летящую в лицо ногу. Удар выломал ей передний зуб, разрезал успевшие затянуться губы. Галя выпустила руки старухи, оставив ту верещать на краю стола, откатилась по доскам назад, подальше от вновь замахивающейся уже Любки – и провалилась прямо в открытый подпол.

В лицо ударил запах падали и болота. Ро́сти под Галиным телом хрустнули и смягчили удар, но все равно – он был такой силы, что на секунду перехватило дыхание. Старуха не врала – глубина у подпола была не меньше, чем у свежей могилы.

– За ней! Сигай за ней! – услышала Галя и, набрав в грудь воздуха, – поползла вперед, цепляясь за блеклые, но твердые, словно проволока, ростки. Позади бухнуло, раздался приглушенный смешок. Любка ждать не любила.

Галя ползла, задыхаясь от вони, в почти полной темноте, разрезанной косыми лучами света, пробивающимися между половых досок. Ползла туда, где ро́сти сплетались и тянулись вверх. Туда, откуда капала густая старушечья кровь.

– Догони-и-и! – надрывалась сверху старуха, – не дай ей…

Галя приподнялась и, схватившись рукой за переплетение ростей, потянула свое тело вверх. Ро́сти поддались, старуха взвыла – и сверху вновь полилась кровь.

– Останови-и-и, – старуха выла на одной ноте. – Не да-а-а-ай…

Галя лезла и лезла вверх, дергала и ломала, тянула и рвала. Лицо ее залила кровь, сверху иногда сыпалось что-то мягкое и теплое, а снизу, из темноты, рычала на чужом языке Любка, которая старалась следовать за Галей – но так, чтобы не повредить старушечьим ростям еще сильнее. В какой-то момент она схватила Галю за брюки, потащила вниз. Галя, уцепившись за рости, развернулась – и, раскачиваясь на них, как на тарзанке, несколько раз пнула Любку в лицо, ломая нос. Брови у Любки лопнули, струйки темной крови потекли в глаза. Халат распахнулся, показывая синие от гематом плечи. Она попыталась перехватить Галину ногу – но та ударила одновременно двумя, вложив в удар весь свой вес, – и седая ведьма отвалилась, рухнула вниз, круша паутину ростков.

– Останови ее! – надрывалась старуха. – Повелеваю тебе их словами, их звездами и…

Галя нащупала дерево, вцепилась в него пальцами и одним рывком наполовину вылезла в дом, отплевываясь и тяжело дыша. Старуха лежала сверху, на столе, впившись окровавленными пальцами в тянущиеся из развороченного брюха рости, стараясь удержать внутри себя то, к чему они там крепились. Снизу Гале была видна старуха изнутри – она видела темное, сочащееся сердце, оплетенное ростками, за которые так цеплялась старуха. Галя приподнялась на локтях, вытащила из дыры ноги за секунду до того, как Любкины пальцы схватили под ними воздух, – и прямо на четвереньках поползла к выходу.

– Не так! – закричала старуха Любке, которая пыталась вылезти вслед за участковой. – Через другой лаз иди! Не по мне!