Колдовство

Я бережно сложил марки обратно и открыл следующий конверт. «Magyar Posta», 1977. Я не сразу сообразил, что это Венгрия. Конные экипажи: кареты, омнибусы, повозки.

В третьем конверте нашлись крупные квадратные марки с живностью морей и океанов, СССР, Expo’75, и одинокая красно-синяя «Зимняя спартакиада народов СССР», 1962.

Четвертый конверт, пятый…

Лошади, дирижабли, маски, мореплаватели, фрукты, олимпийцы, попугаи, фараоны…

Болгария, Польша, Корея, Либерия, Куба, Нигерия, Кампучия, Руанда…

Некоторые марки были использованы, уплотнены слоем клея и конвертной бумаги. Умудренные старички, не понаслышке знакомые с солоноватым трудолюбием колесных пароходов, неспешной настойчивостью караванов, жужжащим зноем индийских колоний. На их фоне марки из восьмидесятых – девяностых ходили кричаще-яркими щеголями.

Из этих нарисованных и сфотографированных кусочков можно было собрать целый мир, историю; наверное, так и задумывалось.

Длинная марка без зубцовки (правильно?), сложенная в четыре раза, чтобы вместилась в конверт. Миниатюрная картина, на которой под незримым оком вьетнамской почты (Buu-Chinh), трудились мужчины, женщины и слоны.

Дальше.

Блок из четырех перфорированных марок с картинами Рубенса, напечатанный на островах Сан-Томе и Принсипи, которые легко можно было принять за имена художников.

Дальше.

Следующий конверт был запечатан. Такой важный? Или отец не успел его вскрыть? Не помнил я никакого запечатанного конверта, хотя чему удивляться…

Белый, немаркированный, без адресных полей, с синей иллюстрацией (что-то похожее на барабан, лютню, дудку) и надписью «Музыкальные инструменты народов СССР». Адрес отправителя был написан в правом нижнем углу, криво, дерганым почерком. Фамилия смутно знакомая, улица – пять или шесть остановок троллейбуса от меня.

Хм, почему нет адреса получателя? Бросили в почтовый ящик лично? Отправитель тогда зачем? Хватило бы и имени, чтобы отец понял. Или он не знал того, кто послал конверт?

Я сходил за ножом, разрезал клапан и вытряс содержимое на диван.

Несколько тематических наборов. Привет из Монголии! Мне всегда нравились марки «Монгол Шуудан». Особенно космическая серия.

Обладать монгольскими марками было престижно. Со слов мамы я представлял, как отец нашептывает заветное «Монгол Шуудан» у ларьков «Союзпечати», будто приманивает…

Один из выпусков посвящался зимним Олимпийским играм в японском Саппоро. Семь марок другого – медведям. Героем третьего было похожее на оленя животное, «Moschus Moschiferus»; я не поленился и посмотрел в Сети: сибирская кабарга. Четвертый выпуск демонстрировал сценки из монгольских народных игр. Меднолицые монголы в национальных костюмах состязались в ловкости, скакали на маленьких косматых лошадках, боролись на фоне степи и юрт.

В детстве я думал, что «Монгол Шуудан» – имя древнего монгольского демона или, наоборот, героя – кто напечатает имя демона на марке? Иллюзия развеялась у Дома культуры, где собирались марочные маньяки и куда я однажды наведался с альбомами (конверты не брал), но не решился сменять или продать ни одного выпуска. Меня просветил неприятный косоглазый дядька, который пытался выудить из отцовского кляссера (вспомнил!) сюжет с самолетами.

Монгол Шуудан. Почта Монголии. Мог бы и догадаться.

Старые «шуудановские» марки были бледными, чаще одноцветными. Вот как те, что я отложил отдельно, – бракованные. Таких оказалось три: две обычные и одна большая.

Черный контур, синий фон. С первой марки на меня грозно смотрела голова быка, трехглазого, в ожерелье из черепов, увитая языками пламени. На второй и заглавной медитировал сидящий в позе лотоса дядька с буддийским пятнышком между глаз и обвислыми мочками. Техническая ошибка была забавной: поверх трехглазого быка и буддиста на марках напечатали портрет Ленина.

Редкие марки с браком всегда ценились дороже, коллекционеры бились за обладание ими, как бездомные за стеклотару. Сколько за них можно выручить?

Продать? Мама крутилась как могла, но денег всегда не хватало. Призрак стипендии бродил по карманам. На каникулах придется искать подработку; в парк, к водному шару и детворе, возвращаться не хотелось, но если не подвернется что-то получше…

А как же отец, память? Мама бережно хранила его вещи: фотоаппараты, фотоувеличитель, пленки, слайды, проигрыватель, пластинки, а я… А что я? Кому станет хуже, если продать несколько марок, которые отец даже не видел (как я не видел – не помнил – его самого)?

– Никому, – сказал я вслух.

Отца не стало, когда мне было два года. Он работал в Монголии, водителем на автобазе Улан-Баторской железной дороги, и дома бывал очень редко. Как он успел с женитьбой, за тысячи километров? «Встретились и влюбились», – коротко отвечала мама. Познакомились на похоронах отцовской матери – вот такая романтика. Отец вернулся окончательно в начале девяностых: российско-монгольские отношения охладели, его вроде как никто не гнал с железки, но он все равно уехал. Ко мне и к маме. Умер в первый же Новый год после возвращения – сердце.