Колдовство

Ей снилось, что картины ожили. На холодильнике сидели, болтая ногами, люди-рыбы. Их морды с толстогубыми ртами были задраны к потолку, но глаза косились на Любу. Джентльмен в котелке вылепился из коридорных теней, и она увидела, что яблоко – зеленая опухоль, присосавшаяся к переносице. Плутая по бесконечным лабиринтам, Люба напоролась на целующуюся парочку. Ткань медленно стекала с их соприкоснувшихся голов. Тела конвульсивно подергивались. В мужчине Люба узнала Ивана Терентьевича. Женщиной была Зоя Пименова. Нити слюны повисли, соединяя мокрые рты.

– Ах… – Люба шевельнулась на полу.

Память восстанавливалась кусками. Иван Терентьевич… чай…

– Боже. – Она рывком села. Сплюнула горькую слюну. Дезориентированная, уязвимая. Темнота скрадывала коридор, прятала холсты и межкомнатные двери. Единственным источником света была люстра, горевшая в спальне старика.

Ночь наступила. Люба потерла ссадину на затылке и поморщилась.

«Как долго я была в отключке?»

Разрядившийся телефон не давал ответов. Она выпрямилась, убедившись, что разум очистился от тумана.

Судя по звукам, дождь унялся. Паркет пел свои паркетьи песни. Тени кружили хоровод.

Но ей было не до теней. Старик сбежал. Шляется сейчас по ночному городу. Читает сфинксам Шекспира.

Что она скажет нанимательнице?

Как ей быть?

«Бежать к соседям, – подсказал голос в ноющем черепе, – к тому симпатичному следователю! Вызвать полицию!»

Но сперва проверить подопечных. Она, хоть убей, не могла вспомнить, отперла ли спальню Марии Павловны перед тем, как экс-учитель нанес удар.

В пустых комнатах поскрипывал пол.

Дверь была заперта. Ключ торчал в замке, и Люба провернула его.

«Но двоих старичков я таки доглядела…»

Она нащупала выключатель. Лампочка расцвела в пыльном плафоне. Мария Павловна лежала на боку, лицом к Любе. Глазные яблоки двигались под морщинистыми веками. На старухе восседала красная сколопендра величиной с овчарку. Толстое тело из блестящих в электрическом свете сегментов протянулось по ребрам и бедру женщины. У многоножки были длинные паучьи лапы, которыми она перебирала, словно месила тесто. Обрамленный жвалами ротик ерзал, зарываясь в седые букли. Омерзительный гибрид паука и сколопендры питался, прижав брюхо к сухой плоти.

Когда Люба завизжала, тварь вздыбилась, выгнулась дугой, и под брюхом раскрылась вертикальная щель, вся утыканная отростками-нитями. Алый язык выпал из гноящейся пасти на животе и слизал с покрасневшей кожи росу. Там, где существо касалось старухи, образовались мелкие дырочки, десятки едва заметных ранок.

Сколопендра грациозно соскользнула с кровати и ринулась к батарее, заползла на подоконник, вытекла на окно, орудуя лапами. Занавеска колыхалась, и Люба кричала, не слыша собственного крика.

Тварь споро просочилась в форточку, ее долгое тело проползло с другой стороны стекла.

Тук-тук-тук – форточка била по трубе отопления.

Мария Павловна почмокала губами во сне.

Люба опрометью выскочила из спальни. Мозг вымаливал рациональное объяснение и подобрал самое простое: чудовище, жуткий паразит, был химерой, созданной лекарствами деда Вани.

Галлюцинацией.

Хрупкая версия рассыпалась на гранулы порошка.

Люба застыла, различив силуэт. В коридорной тьме кто-то стоял.

Ошеломленная, она представила человека с наростом в форме яблока. Или человека с рыбьей мордой и плавниками. Или…

– Привет, – сказал темноволосый следователь, ступая в полосу света, и Люба расплакалась от радости.

В живую темнотуЗа Асмодеем пойду,А тебя найду,Раба божьего… найду.

Зоя Пименова вела автомобиль по Аптекарскому острову, зорким взглядом перебирая редких прохожих. Навигатором служили огоньки, мигающие в голове. Маячки, которые ее ни разу не подводили.

Пешеходы, как потерянные души, слонялись под фонарями. Нева спорила с дождем.

Иногда в этом грозном городе пропадали люди. Иногда их находили… не те, кто искал из любви.

Пименова знала, что случится в ее квартире, задолго до того, как это случилось. Услышав джаз, струившийся прямо из пористых терм Каракаллы, она забронировала билет и первым же рейсом примчалась домой.

Она знала заранее, потому что бабушка, настоящая бабушка, заключила договор кое с кем, обитающим внизу. Прячась от немецких бомб в осажденном, шатающемся от голода Ленинграде, молодая бабушка попросила – и тьма откликнулась. Тьма приказала присягнуть ей; из мерзлотника бабушка вышла совсем другой. Теперь у нее была власть. И дар. И компаньон.

Автомобильные фары ввинчивались в дождь.

«Ты один, – шептали губы Пименовой, – никто не видит тебя, никто к тебе не подходит…»

Бабуля говорила, что за все необходимо платить. Компаньон был расплатой за волшебство. Он требовал еды. И бабушка кормила его. А потом его кормила мама. А потом – Зоя.

У всякой ведьмы есть фамильяр. Черный кот, жаба, сова или сорока.

В детстве Зоя спрашивала:

– А если Жучок рассердится, он нас съест? Как съел дедулю и папу?

– Чего бы ему сердиться? – хмурилась бабуля. – Он сыт, и пусть будет сыт всегда.