Колдовство

За окном, заштрихованный нудной моросью, рыжел мерзлотник. Дождь топтался по его замшелой крыше. Люба вообразила винтовую лестницу, уходящую вниз, в холодные недра, в сердцевину Санкт-Петербурга.

– Все хорошо, – произнесла она.

Вечером дождь усилился до полновесного ливня. В чехлах каналов бурлили реки, вода изрыгалась из труб, и в ливневках похоронно стонали жители канализаций. У метро «Лиговский проспект» сумасшедшая старуха кричала, царапая ногтями скальп.

Дом скрипел, привечая раскаты грома, а тени злорадно перешептывались, танцуя по квартире. Люба жарила котлеты, периодически поглядывая в коридор. Память тасовала ошметки снов, в которых над Колизеем парили огромные, величиной с чаек, сороки, а Люба металась по арене, ища укрытие.

Вешалка у входных дверей прикидывалась сутулым незнакомцем. Скрипели половицы, отвечая на чьи-то передвижения. И три старика в сумеречных комнатах ждали еду и добрые слова…

Фармацевтическое меню Пименовой четко указывало, какие лекарства кому и когда давать. Люба вытряхнула таблетки из бумажного пакета с надписью: «Дядя Ваня, понедельник, перед сном».

«Интересно, от чего это?» – подумала она, орудуя пестом, превращая таблетки в порошок, чтобы позже добавить в чай. Подло, но что поделаешь?

Прежде чем накормить Нину, она закрыла форточку. Плевать, что там рекомендовала Пименова – экстрасенс вообще не в курсе, что ее бабушка чудесно слышит.

– Так будет теплее.

Мария Павловна наслаждалась глянцевым бытом эстрадных див. Зрение не позволяло ей читать текст, поэтому она изучала фотографии, любовно трогая страницы. Но прервалась, чтобы сменить подгузник и слопать ужин. На животе Марии Павловны обнаружилась такая же сыпь, как у ее сестры, с багровыми вулканчиками нарывов.

– Не болит, Катюш, – сказала старушка, отхлебывая чай.

– Марь Паллна, а вы хотели бы мужа увидеть?

– Мужа? – переспросила женщина. – Умер мой муж, лапушка. Царствие небесное.

– Никуда не уходите.

Иван Терентьевич весь вытянулся при появлении гостьи.

– Соскучились?

– Опять котлетами развонялась, – проворчал беззлобно старик.

– Да погодите вы со своими котлетами, обжора. – Люба поставила поднос на стол и подбоченилась: – Вы умеете секреты хранить?

– Что? Какие секреты?

– Я собираюсь вам устроить небольшое свидание с женой. По-моему, вам пойдет на пользу. Готовы?

– Д-да. – Старик напрягся, рябые щеки зардели. Он дышал тяжело, и Люба затревожилась, правильно ли она поступает. Но ретироваться было поздно. Взяв Ивана Терентьевича под локоть, она повела его к порогу. Бывший учитель ковылял, с трудом переставляя ноги. Взгляд рыскал по коридору. Пальцы вцепились в девичье плечо.

«Будут синяки», – вздохнула мысленно Люба.

– Секунду. – Она отклеилась от старика, проследив, чтобы тот не упал, и зазвенела ключами. – Учтите, у Марии Павловны склероз, и она…

Картина с головой-торсом рубанула Любу по затылку. Угол рамы рассек кожу. Она вскрикнула от боли и от обиды.

– Хватит! – рявкнул старик, сбросивший как маску притворную немощь. Он ударил наотмашь; рама стукнула в висок. Люба прислонилась к стене, изумленно моргая. Выставила перед собой руки. В розовом мареве, заполнившем коридор, она потеряла полоумного пенсионера из вида, но справа доносилось яростное: «Хватит! Хватит! Хватит!»

Заскрипел паркет. Старик хромал обратно. Люба оттолкнулась от дверного косяка и пошла вперед. Затылок пульсировал и висок саднило.

«За что?»

Шаги зачастили, половицы скрипнули совсем рядом, и клешня, схватив девушку, развернула на сто восемьдесят градусов. Перекошенное лицо в седой щетине затмило кругозор. Пахнуло несвежим дыханием и кислым потом. Старик намотал ее волосы на кулак и дергал лихорадочно.

– Кис-кис-кис! – шипел он.

Что-то теплое оплескало платье. Кровь? Нет, чай!

В свободной руке Иван Терентьевич держал чашку с цветочным орнаментом.

– Пожалуйста, не нужно, – прошептала Люба.

– Открой ротик, – сказал старик, ухмыляясь. – Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска. Открой рот. Поверь моему слову, это снадобье стряхнет с тебя твою трясучку; ручаюсь – стряхнет. Ты не понимаешь, кто тебе друг, а кто враг. Ну же, открой пасть еще разок.

Чашка прижалась к губам. Глотая чай, Люба подумала с ужасом, что старик цитирует Шекспира. Он вынудил ее выпить до дна, и на зубах захрустел нерастаявший порошок вперемешку с сахаром.

– Да, – сказал старик устало.

Вспышка агрессии отняла у него силы. Он отпихнул заплакавшую девушку и побрел по коридору. Трусы болтались на костлявых ягодицах.

– Не уходите! – сказала Люба вслед. – Это опасно.

Но он, конечно, ушел. Грохнула входная дверь, громыхнуло снаружи, и дом завибрировал. Упираясь в стену, Люба сделала осторожный шажок. Черепную коробку словно напичкали ватой и тьмой, сознание гасло, отдаваясь шустрым щупальцам мрака. Люба встала на колени, потом неповоротливо улеглась среди кусков рамы, свернулась калачиком.