Колдовство

Его взгляд остановился на конверте. Кажется, теперь он узнал его.

– Слишком поздно! – Между губами Пирата вибрировали белесые нити. – Нельзя вернуть смерть! Срок вышел!

Он споткнулся о кусок трубы и повалился на песочную гору, едва не распоров ладонь об осколки водочной бутылки.

Я надвигался. Рок. Возмездие. Или перепуганный, непонимающий, злой третьекурсник машиностроительного факультета.

– Конверт… Твой отец видел марки?

– Нет, его открыл я.

Он бессильно сполз по склону, куда пытался забраться на четвереньках задом наперед.

– Хорошо, хорошо… Только убери их… Обещай, что уйдешь после того, как я расскажу.

– Хрен тебе, а не обещание.

Я навис над ним, и конверт с марками был моим клинком. В пролежнях между завалами сгущались тени.

– Что ты хочешь услышать? Что я работал с твоим отцом? Что он встретил другую женщину? Что я тоже ее любил, но она выбрала его? Что она забеременела, а он бросил ее и вернулся к вам? Что я забрал ее с Навчаа?..

– С кем?

– Так звали малютку, Настю… «Лист» по-монгольски… – Он заплакал, некрасиво, жалко. – Надо было остаться с ней в Монголии, нельзя было возвращаться в этот дом, где… Она увидела твоего отца и сломалась… Она перестала со мной разговаривать, даже на дочь не смотрела… – Пират посмотрел на меня с ненавистью и выхаркал слова: – Да, это я послал твоему отцу марки! Я ненавидел его! Но это она убила его, раз конверт запечатан… вошла духом, отравила собой… Они оба умерли!

– Значит… Настя – моя сводная сестра?

– Чего тебе еще надо?! – закричал он. С вершины кучи сыпались темные комья.

– Ты хотел убить моего отца! – Я швырнул в него конверт и поднял горлышко разбитой бутылки, точно не зная, что собираюсь сделать. Ударить его? Убить?

– Нет! Они не мои! – заверещал отчим Насти. – Не он вернул их! Так не считается!

Он смотрел не на меня.

На шавку, стоящую на вершине горы.

На песок, шевелящийся выше и справа. Выше и слева. Между ног.

Глаз Пирата выкатился.

– Нет… нет…

Из песка выкопалась рука. Короткий, синий от тюремных наколок удав подползал к лежащему на спине человеку.

Я выронил розочку и шагнул назад.

Барханчик левее головы отчима Насти провалился внутрь, родив голую ступню, затем голень, оканчивающуюся серой бахромой из кожи и мышц. Обрубок извивался, будто не мог определиться с направлением. Я узнал след от зубов на икре, а потом меня вырвало.

Кто-то позвал Пирата по имени. Кто-то со степным ветром в глотке.

Отчим Насти перестал метаться взглядом между частями человеческих тел, которые выбрались из песка, и с мольбой в глазах посмотрел на меня.

– Помоги…

Продолжая пятиться, я сплевывал кислые сгустки.

Кто-то приближался.

– Кто? – спросил я одними губами.

– Почтальон, – ответил он. – Мертвец. Шама…

Песчаный холмик между ног Пирата вдруг взорвался серым облаком, из которого выпрыгнула другая татуированная рука вчерашнего зэка.

Она впилась Пирату в лицо. Тот заверещал, судорожно, беззвучно, будто подражая псине, которая теперь спускалась по насыпи с головой очкарика в зубах. Рот нумизмата открывался и закрывался.

Я чувствовал, как отмирает мое лицо, кожа и мышцы, а под ними огненными петлями пляшет страх. Беги, сказал я себе, но вместо этого перестал отходить назад. Вбил ноги в землю и мусор: солдат Урфина Джюса, на которого не хватило порошка.

Из-за горы гравия появилась изломанная фигура.

За пустырем тянулись бурые вены железнодорожной колеи. Я видел их сквозь приближающегося призрака. На костюме шамана был изображен человеческий скелет, между ребер и костей пестрели лоскутки, ленточки, мешочки, камни. Воздух звенел от дрожи колокольчиков, пришитых к наконечникам стрел и трубочек. Они спугнули накинувшихся на Пирата духов-помощников: руки и нога отползли от содрогающегося тела и соединились в треугольник, в центр которого собака опустила голову очкарика.

Из носа и рта призрака сочилась кровь. Из глаз тоже, черных, злых. Когти на длинных руках росли наружу – кривые стальные крючки. На плече болталась старая кожаная сумка, распухшая и потертая. Сумка шевелилась. За чутгуром на веревке волочился череп лошади.

Почтальон посмотрел на меня, а потом налетел на Пирата и обволок его серым, пыльным, воющим. С лица Пирата слетела повязка, и на долю секунды я увидел второй глаз – красный, дерганый, дикий.

Я чувствовал себя ребенком, барахтающимся в водном шаре. Пытался встать на ноги, но не мог.

Это все морок, насланные кошмары…

Ко мне полз треугольник из кусков разных людей. Оторванная голова нумизмата смотрела через треснувшие стекла очков, дужки которых запихнули в глазницы.

Я запел первое, что пришло в голову: «Верит в глупые сны до сих пор детвора, жаль, что я к этим снам не причастен…»

Савдаки остановились. Лицо очкарика сморщилось.

Я попробовал пошевелиться, и у меня получилось. Сделал шаг, второй, третий, не спуская взгляда ни с трупного конструктора, ни с почтальона-призрака, который, словно гигантская личинка, закапывался в песок вместе со своей добычей, наполовину упрятанной в сумку.

Я пел.

Пел и отступал.

Единственное, что могло меня утешить, – делал я это медленно. И даже когда повернулся спиной к пустырю, не побежал.