Колдовство

Джип цвета хаки, огромный, сердитый, замер напротив подъезда Насти. Хлопнула дверца, и по ступенькам поднялся здоровенный детина с монолитом бритой головы и шеи. Таким не кричат: «Не впадлу трахать ее после меня?»

– Ты к кому? – ткнул вопросом, будто ножом, бритоголовый, архаичный, неуместный в сегодняшнем дне, как и альбомы с марками.

– Ни к кому, – ответил я, внутри все дрожало.

Он глянул на конверт в моей руке, который я бросил под ноги Пирату, но после нашел в сумке.

– Почтальон, что ли?

Я не успел ответить. Хахаль Насти хрюкнул-усмехнулся и повернулся к домофону. Набрал код и зашел. С металлическим вздохом захлопнулась дверь.

Я посмотрел на внедорожник, на оставленное опущенным на два пальца окно. Проветривает, не боится.

Если зачеркнуть старый адрес и написать новый, затем подойти к джипу и протолкнуть конверт в салон…

Или сжечь, как советовала Настя?

Пыльно выл ветер. Я стоял под козырьком дома, в котором провел первые годы жизни, глядя то на машину, то на карман ветровки с зажигалкой. Машина. Карман. Машина. Карман.

Вскоре взгляд остановился.

Российско-монгольскую границу я пересек в канун Нового года – цагаан сар.

Разрешение на въезд стоило десять долларов. Билет в Улан-Батор – немного дороже, но деньги у меня были. Я начинал работать, как только ступал на землю из машины, автобуса, поезда; брался за все подряд – на переезды и жизнь хватало.

По вагонам прошли пограничники и таможенники, поезд тронулся.

Из пустого купе я вышел в коридор. Станцию Наушки уволакивало в сторону, огни уменьшались, бледнели.

– Куда едете? – спросил монгол на сносном русском. Он ехал в соседнем купе.

– В Улан-Батор, – ответил я.

– В гости? Работать?

– По делам.

Монгол положил руки на подоконный поручень, обратил лицо к черному стеклу и кивнул:

– С Новым годом.

Я сдержался, чтобы не ответить на монгольском, поздравить с Белым месяцем.

– И вас.

Левая рука монгола потянулась ко мне. Попутчик смотрел в окно.

Пальцы шарили в воздухе. Мизинец расцарапал ладонь до крови.

Я шагнул в купе и закрыл дверь на защелку.

Руки-змеи, лица-маски – это цветочки.

В дверь застучали.

Или не цветочки? Вблизи монгольских лесов и гор савдаки становятся сильнее? Вдалеке от хозяина они были лишь злобными зверьками, способными покусать, но не убить. А почтальона, шуудан хургэгч, прежде чем сменить направление, я увел далеко. Во всяком случае, надеялся на это.

Удары не прекращались.

Сжимая в руке ритуальный нож, за который я выложил месячную зарплату маляра, но не был уверен в нем ни на миллиметр заостренной верблюжьей кости, я приоткрыл дверь.

– Скоро приезжаем, – сказал проводник и сунул в щель билет.

Я опустился на койку.

К черту обещания. Я только и делал, что бежал. И старался бежать в верном направлении. Я рос и умнел на бегу, учил монгольский, читал книги, собирал слухи и легенды.

Не храбрец, не охотник. В этом не было необходимости: охотились за мной.

Почему?

Мой скудный опыт знакомства с проклятиями научил одному: проклятия – это радиация. Вернуть, передарить или отвернуться – не получится. Что делать? Работать с источником.

Вагон проталкивался сквозь ночь. Мчал по стране, где поездам мешали стада диких коз, где пустыню Гоби топтали копыта верблюдов, где по-прежнему чтили маршала Жукова, где когда-то работал мой отец, человек, которого я не знал.

За время перманентного бегства я кое-что выяснил. В отличие от духов-помощников почтальон довольно медлительный. Целеустремленный, но медлительный. Можно уйти в отрыв и оставить задел.

Я должен попытаться его остановить.

Потому что поступил неправильно.

Потому что почти два года не видел маму.

Потому что боюсь услышать в трубке голос сводной сестры.

Потому что должен…

Попытаться. Погасить штемпелем «Монгол Шуудан» марки, которые восемь месяцев назад нашел в почтовом ящике халупы, что снимал в убогой болгарской деревушке. Разыскать аймак, в котором жила мама Насти, любовница отца. Отправить почтальона – шамана, в руки которого некогда попали бракованные марки, – в зазеркалье, нижний мир, или найти того, кто сможет в этом помочь.

Есть разговор к одному из лам.

«Где бог, там и черт». Меня устроит обратное.

Где черт, там и бог.

Дмитрий Костюкевич

Ворожеи не оставляй в живых

Михаил остановился у обелиска с православным крестом на вершине. Синяя краска облупилась, обнажив ржавое железо. Памятник прятался среди берез, росших вдоль трассы. В грязной пол-литровой банке у подножия застыли искусственные выцветшие ирисы. Внимание привлекла фотография на памятнике. Мужчина, погибший на дороге, был запечатлен спиной. Вместо хмурого лица – плешивый затылок и ссутуленные плечи.

– Сырыми костями пахнет, – сказала Алиса. Михаил не заметил, как она подошла.

По трассе промчалась фура, за ней последовала «окушка».

Порыв ветра сорвал и закружил пыльную листву.

Хмурое октябрьское утро и впрямь пахло сырыми костями.

– Это она, – прошептала Алиса, наклонившись к обелиску. Иногда объяснение из девушки можно было выбить только кулаками, порой она включала Капитана Очевидность.