Колдовство

Галя развернулась в сторону будки, вздохнула и, не обращая внимания на крики Шушенкова, досчитала про себя до трех, затем прицелилась и одним выстрелом снесла старухе затылок. Та повалилась вперед, из разбитого черепа на спину хлынула красная пена. Позади что-то замычало, и Галя, развернувшись, высадила сразу две пули в поднимающегося с земли Полянского – одна прострелила челюсть, другая вошла чуть ниже глаза, выбив позади головы здоровенный кусок черепа. Рука Полянского, на которую тот опирался, подломилась – и он, будто специально целясь, изо всех сил ударился о каменную дорожку окровавленным носом. Он больше не шевелился, и лишь пена, булькая, вытекала через дыры в его голове.

– Шушенков! Твою ж мать, Шушенков! – Галя подбежала к лейтенанту, подняла его за подбородок. – Это я, не бойся! Я это, Суворцева! Посмотри на меня!

Шушенков послушно поднял лицо.

– Ах ты ж… – выдохнула Галя. – Ни хера ж себе…

– Што там? Што ш лишом? – пробормотал он распухшими губами.

– Распидорасило, – сказала Галя. – Срочно надо промыть и зашивать. Поднимайся, поднимайся давай! – она потянула его за рукав. – Давай херачь к дороге, на ходу наряд давай… нет, сначала скорую… – Галя вытащила телефон, разблокировала его, поднесла к уху – и взвыла.

– С-с-с-сука, – сказала она, когда перед глазами перестали летать белые мухи. – Он мне что, ухо оторвал?

– Угум, – сказал Шушенков. Он уже стащил с себя рубаху и прижимал ее к лицу. Вся спина, руки и левое плечо у него были в дырках от гвоздя, сочившихся красным. – Нашоолам…

– Напополам порвал, тварь… – Галя протянула сотовый Шушенкову. – Давай ты. Или давай со своего, только быстрее. Вызываешь?

Шушенков, роняя капли крови на экран, кивнул. Его палец медленно проехал по экрану, вырисовывая какую-то перечеркнутую галочку, затем его пальцы запрыгали по клавиатуре.

– Куда пишешь? – спросила Галя. В ушах у нее звенело и пульсировало. – Звони давай!

– Я шражу арьяду пифу. – Шушенков тяжело сплюнул. – Шкоро пудут…

Галя кивнула, услышав, как Шушенкову пришло ответное сообщение, и вдруг напряглась.

– Слышал? – спросила она. – Кто-то кричал?

– Ежерок… – пробормотал Шушенков. Он весь покрылся по́том и, пошатываясь, держался рукой за собачью будку.

– Ветерок, – вспомнила Галя и посмотрела по сторонам. – Где ж он, тварь трусливая?

– Помогите! – раздался детский голос из дома, на этот раз – гораздо отчетливей.

– Черт, ребенок все-таки живой! – Галя заспешила к крыльцу, обойдя по широкой дуге тело Полянского. – Але! Тут, возможно, нужна помощь ребенку, или даже не одному… Ты меня слышишь? – крикнула Галя в сторону хаты, поднимаясь уже по ступенькам. – Ты там одна?

– Я одна… мне страшно, – раздался голос совсем близко. Галя сделала еще один шаг, а потом вдруг подумала – так ведь голос же приближался. Значит, она не связана? Значит, она идет к…

Галя выпустила телефон и потянулась за пистолетом, но в этот момент кочерга ударила ее чуть выше верхней губы, срывая кожу и ломая нос. Она выдохнула и осела, вцепившись рукой в дверной косяк. Перед ее глазами, на досках, лежал выпавший пистолет. Галя отпустила косяк, чтобы его поднять, но вместо этого повалилась вперед, во тьму и полное, окончательное безразличие.

Глава пятая, в которой Галя постигает красоту

Первым ощущением был жар на лице. Галя сквозь тьму чувствовала, будто что-то припекает его – и уже давно. Так бывает, если заснуть на пляже в самую жару. Или даже не на пляже, нет. В машине. Пару раз она засыпала в машине, когда приходилось долго ждать на выездах – и потом просыпалась в жарком душном салоне, с покрасневшими кусками кожи там, куда на нее попадали сквозь приоткрытые окна солнечные лучи.

Мысль о машине всколыхнула и другие воспоминания – о магазине, портфеле, бардачке.

И о пистолете.

Тогда Галя с трудом разлепила глаза – аккуратно, чтобы в них не ударил слепящий свет солнца, – но никакого солнца не оказалось. Вокруг была пыльная темнота, и лишь где-то вдали виднелись желтые косые полосы дневного света, прорывающегося сквозь щели между досок.

Галя тяжело вздохнула и попыталась сменить позу, чтобы пустить кровь к затекшим конечностям, но у нее ничего не вышло. Тогда она посмотрела вниз, на живот, залитый кровью, и еще ниже – где виднелись ее вымазанные в пыли ноги, примотанные длинными кусками проволоки к ножкам стула. Руки закололо от движений, и она наконец почувствовала, в каком неудобном, вывернутом положении они были связаны за спиной все это время.

Тут разом, без предупреждения, вернулась память, и она застонала: сначала от ужаса произошедшего, а потом – уже громче, от боли в лице, вызванной ее стонами. Ухо чувствовалось тяжелым, отекшим и горячим – и в нем постоянно пульсировала кровь, каждым толчком отдаваясь в голове. Нос и верхняя губа просто горели огнем – невозможно было различить, что именно там болит, Галя даже не ощущала свой нос как отдельную часть этой боли. В ее голове эта боль представлялась как плоская горячая крышка из расплавленного пластика, прилипшая к лицу и полностью отключившая все другие ощущения.