Колея к ржавому солнцу

Немного смущаясь, Тим вышел из кабинки. Оглянувшись, он положил старые вещи, как учила Юля, возле ведра, набитого смятыми бумажными салфетками для рук. Посмотрел в зеркало и не сразу себя узнал. Оттуда, из зеркала, на него таращился какой-то взъерошенный, но вполне симпатичный паренек. Оденься в красивое – и станешь красавчиком. Тим безуспешно попытался пригладить волосы ладонью и, почему-то немного волнуясь, вышел из туалета.

– Наконец-то, – Юля оглядела его с ног до головы. – А ты ничего такой… Не то чтобы жестко круто, но вполне…

Тим смотрел себе под ноги, продолжая ощущать неловкость перед яком, чья кожа пошла на его новые ботинки. Юля хмыкнула:

– Есть хочешь?

Он набрался решимости и посмотрел улыбающейся девочке в глаза.

– Не откажусь.

– Сейчас поедим.

– Наверху? – кивнул Тим, вспомнив, что видел столики, за которыми в одиночку, парочками, компаниями и семьями ели люди.

Юля поморщилась, сказала:

– Не здесь. Надо выйти на улицу.

Казалось, что Лиговский, заболев гриппом, слег посреди города с высокой температурой. На улице мороз, а на тротуарах, на проезжей части проспекта – жидкая грязь.

– Куда мы? – спросил Тим у Юли, шагая за ней вдоль «Галереи».

– Сейчас уже придем.

За неприглядного вида большим зданием, задернутым зеленой строительной сеткой, напротив широкого проезда то ли в промзону, то ли в складской комплекс, Тим увидел будто забрызганный арабской вязью ларек с шавермой. Под большим брезентовым зонтиком с выцветшей рекламой сигарет «Ротманс» торчала пара высоких столиков для еды стоя.

– Нам сюда? – удивился Тим, увидев, как Юля направилась к приоткрытому окошку ларька.

– Здесь самая лучшая шаверма в городе, – обернулась девочка. – Потому что ее делает настоящий сириец. Они-то знают в этом толк… Привет, Хатум, – улыбнулась она, склонившись к окошку, за которым маячило лицо пожилого мужчины.

Тот широко улыбнулся в ответ:

– Джю-уля, – протяжно произнес он, – давненько тебя не видел. Как де-ела?

– Спасибо, хорошо, Хатум. А у тебя как?

– О-о’кей. Все-о о-о’кей. Стакан напо-оло-овину по-олон. Покушать пришла?

– Ага. Нам с другом две двойных, хорошо? И две «колы».

Приканчивая гаргантюэлевских размеров шаверму, обильно залитую соусом, Тим старался капать на остатки грязного снега, а не на новую одежду. Он смотрел то на Юлю, следовавшую золотому правилу «когда я ем – я глух и нем», то на проезжую часть Лиговского, по которому несся нескончаемый поток транспорта – и это в выходные. Еще с утра на Стачек город показался Тиму вымершим, а теперь… Что же тут творится в будни? Юля съела свою шаверму быстрее – может, оттого, что головой не вертела, а может, она сильнее проголодалась. Запила еду остатками кока-колы, негромко, не акцентируя на этом внимание, рыгнула.

– Куда теперь? – прожевав последний кусок нескончаемой и, как и было обещано, очень вкусной шавермы, спросил Тим.

Юля на секунду задумалась, потом взглянула на свои часы. Тим уже успел им поудивляться. У стильно выглядящих квадратных Юлиных часов не было ни цифр, ни засечек на циферблате. Только пара стрелок. Захочешь узнать по таким точное время – и ошибешься на пару недель, не меньше.

– Зайдем в одно место, если не против.

– Давай, – откликнулся Тим. – А что за место? Далеко?

– Тут рядом, – Юля махнула в сторону промзоны, прячущейся за домами. – В Красных дворах.

* * *

В кирпичных корпусах бывших железнодорожных складов – в Красных дворах, как назвала их Юля, – текла странная жизнь.

С самодельного пандуса, сваренного из ржавого швеллера и листовой «чечевичной» стали, пара перекликающихся на своем наречии веселых таджиков загружала в рассыпающуюся «газель» белые пятилитровые канистры с какой-то жидкостью. По мнению Юли, которое та не преминула высказать вслух, это был спирт для производящего контрафактный алкоголь цеха.

Потом Тим увидел вывеску с изображением прибалтийского актера, снимавшегося в роли Председателя в «Приключениях принца Флоризеля». Надпись на вывеске гласила: «Солярий „Солярис“». Рядом, будто в качестве рекламы, курил высокий негр в пуховике и шапке-ушанке.

– Постоянный клиент, – тихонько прокомментировал Тим.

Юля прыснула.

За деревянным забором во дворике, засыпанном смерзшимся песком пополам со снегом, стояли брошенные лежаки и пляжный зонтик, висел мерзлый гамак.

– «Дюны», – поймала удивленный взгляд мальчика Юля. – Тут летом жестко круто. Как на пляже.

Какой может быть пляж в центре города – без водоема, в окружении осыпающихся зданий, – Тим не понял, но поверил спутнице на слово. Сразу после «Дюн» Юля свернула в заканчивающийся тупиком переулок между двумя угрюмыми двухэтажными пакгаузами. Они прошли метров пятьдесят, и Тим увидел желтую металлическую дверь с глазком, а рядом с дверью – обледеневшую, как качели на пустынной детской площадке, парковку для велосипедов. К парковке кто-то пристегнул ярко-синий байк на толстых рифленых шинах, выглядевший как папуас в набедренной повязке на льду Ладоги. На самой двери Тим прочитал надпись, сделанную по трафарету черной краской из баллончика: «Don’t Stop Bike».