Колея к ржавому солнцу

Он все время забывал, что доводчик на двери Ингиного подъезда давным-давно сломан, а вместо него стоит тугая пружина. И что закрывающуюся дверь надо придерживать, чтобы не хлопала. Забыл и сейчас. С грохотом столкнувшихся автомобилей дверь за его спиной встала на свое привычное место. Костас обернулся на нее и досадливо поморщился.

– Чего глядишь-то? – услышал он голос пожилой женщины. – Поддержать, чтобы не грюкала, ума не хватает, так теперь глядишь?

Прямо перед Костасом в утреннем зимнем мороке стояла крохотная бабулька с сумкой на колесиках, наполненной продуктами то ли из ближайшей «Пятерочки», то ли из «Народного» на другом конце города. Тележка была чуть меньше закутанной в платок женщины.

– Живешь-живешь тут, – принялась отчитывать Троцкого старуха, – а за дверью не следишь. Что за люди? Помирать будешь – и то ведь не научишься держать ее, остолоп…

Костас молча обошел ругающуюся бабку и быстрым шагом двинулся прочь, на ходу втыкая в уши Словетского. Нажал «плэй», но за своими мыслями музыки почти не услышал.

Что у них происходит с Ингой? Да в общем-то ничего нового. Он второй раз наступил на всё те же грабли. Снова подплыл к туманному берегу и высадился на Острове Проклятых.

Осенью, после возвращения из Хельсинки, Костас в тот же вечер позвонил девушке. Инга была приветливой и смешливой. Они мило потрепались. Троцкий предложил встретиться, куда-нибудь сходить. Инга на несколько секунд задумалась, словно прислушиваясь к своим желаниям, и сказала, что сегодня идти никуда не хочет. «Лучше приезжай ко мне», – сказала она и продиктовала Троцкому свой адрес. Костас приехал, и в тот вечер они сначала пили чай «эрл грей», а потом вместе умирали в постели. Ее нежность. Влажные тела. Прикрытые глаза. Шепот сонных губ, касающихся его уха, как сигнал, что все будет хорошо.

Он ошибся.

Уже в ноябре, с наступлением первых морозов, в их отношениях появилась прохлада. Что-то невидимое и хрупкое поломалось в них без всяких на то причин. Или просто исчезло. А может, его никогда и не было, просто поначалу новизна отношений не давала это понять. Они встречались реже, Инга не звала его к себе, а если и звала, то говорила мало, просто слушала его, и чаще в такие дни Костас быстро уезжал. Непонятно, как посреди этого все больше и больше сгущающегося мрака вдруг наступали мимолетные просветления, словно редкие солнечные дни. Инга сама звонила ему, шутила, смеялась над ответными шутками, звала в кафе, знакомила с подругами, тащила его к себе домой или ехала к нему, ложилась с ним в одну постель. А наутро он просыпался и снова видел перед собой женщину, напоминающую лед. И не оплавленные кусочки льда в сладком коктейле, а мутную острую глыбу вроде тех, что в оттепель срываются с крыш и пробивают головы случайным прохожим. Уезжая от нее (или, наоборот, провожая Ингу до дверей своей квартиры на Непокоренных), Троцкий все чаще и чаще вспоминал слова Захара, ее бывшего бойфренда: «Жить с ней – все равно что жить на Острове Проклятых. Как будто в дурдоме из этого кино». В самом начале декабря он просто перестал ей звонить. Она тоже не звонила. Троцкий работал до ночи, вымотанный приезжал домой и валился спать, с утра вставал, принимал душ, пил кофе и ехал в отдел, в метро гоняя свежую музыку. Потом наступил Новый год, который он в компании друзей встречал за городом на даче. Познакомился там с девушкой по имени Руслана. Позже оказалось, что они с Троцким совершенно разные люди, но тогда, в первую новогоднюю неделю, это было то, что надо.

И вот теперь, два дня назад, Инга позвонила ему. А он уже подзабыл про психбольницу на Острове Проклятых, поэтому легко откликнулся на ее просьбу. Притом, что правильнее всего было послать ее куда подальше. Потому что все началось снова.

Когда он приехал вчера к ней после разборок в «Барсуке», первым, что он услышал, было:

– Паршиво выглядишь.

– Ну, зато ты выглядишь на двадцать три, – через силу улыбнулся уставший Костас. – Не знала?.. Что случилось?

– Да ничего, – ответила Инга. – Просто не ожидала, что ты вдруг приедешь… Проходи, не смотри так…

Тут бы развернуться и уехать к себе, но сил уже не оставалось. Костас не подал виду, скинул ботинки в угол и прошел в ванную комнату. Покрутил краны смесителя, настраивая воду.

– Ужинать будешь? – из коридора спросила Инга.

– Не отказался бы, – умывая лицо, сказал Троцкий.

На кухне уехавших в Гетеборг инженеров он ел разогретые недожаренные овощи и рассказывал о подвижках в деле, умалчивая о пугающих даже его самого подробностях.

– Завтра поедем пробивать «точку», – закончил он.

Инга все это время стояла у окна спиной к нему. С безучастным, словно это ее и не касалось, лицом, отражение которого он видел в темном стекле, смотрела на улицу. Там, как костры в степи, горели прожекторы стройки по соседству. Потом она обернулась и, мельком взглянув на Троцкого, сказала:

– Хорошо. Ты ложись, а я себе постелю на диване. У меня месячные начались.

Он понял, что его обманывают. И даже если месячные, им теперь нельзя просто спать в одной постели?