Колея к ржавому солнцу

Этим вечером улицы города оказались во власти генерала Мороза. Воротники индевели от дыхания, слипались ресницы, открытые участки тела жгло, будто их терли наждачной бумагой. Передвигаться получалось только короткими перебежками от заведения к заведению. В первом, уютном подвальчике с постерами джазовых музыкантов, которых Жека знать не знал, они поужинали пастой с помидорами из шляп, глубоких тарелок с силуэтом «итальянского сапога» на дне. Сейчас, два бара спустя, Жека и Анникки сидели за хай-тековской стойкой третьего, расположенного на набережной Грибканала [3], прямо под боком у Казанского. До места встречи оставалось совсем ничего.

Бар показался Жеке странным, а почему, он бы и сам не сказал. Вечер пятницы, а народу кот наплакал при адекватных ценах. Может, они недавно открылись, и никто про них пока не знает? А может, тутошняя музыка всех распугала? Треклист составляли сменяющие друг друга афро-фанк и соул вперемешку с козырными фразочками из тарантиновских фильмов.

Они пили шоты под названием «Липучка для мух». Шоты согревали, но имели отвратительный привкус зубной пасты без фтора. После первого Анникки поморщилась, но от второго отказываться не стала. Бармен выставил перед ними по второй порции «липучки». Жека с размаха опрокинул в себя шот, пытаясь отравить им того, спрятавшегося у него внутри, долбаного ежа, который ощетинился колючками при залетной мысли о…

Не помогло. Может, пора проветриться на мороз? Жека подождал, пока Анникки выпьет свою «липучку», и заявил:

– Летс гоу! (Пошли!)

* * *

Они торчали тут уже почти двадцать минут. Задубевшие в «гриндерсах» ноги превратились в деревяшки. Когда Жека затопал ими, чтобы согреться, ему показалось, что полая земля под ним вот-вот провалится, не выдержав его веса.

– Джеко! – услышал он голос Анникки и обернулся.

Выскочившая из темноты финка, разогнавшись, скользила по накатанной ледяной полосе. Жека не успел увернуться, когда она врезалась в него, чуть не повалив на снег. Облапила руками и закричала:

– Хиа кул! Ю кул! Ай лав ю! (Тут прикольно! Ты крутой! Я тебя люблю!)

В ее глазах, будто у Снежной Королевы, искрились льдинки.

Все то время, пока Жека превращался в ледяную скульптуру, она бегала по Дворцовой, выискивая ракурсы для снимков подсвеченного Зимнего, Александровской колонны и непривычно отливающей зеленоватым луны, висящей где-то в районе грузового порта, как выкатившийся из отстойника для контрабанды испорченный сыр.

Зазвонил телефон. Жека взял трубку.

– Вы где? – услышал он голос Матроскина.

– Это вы где? Мы на Дворцовой, возле Миллионной.

– А чего вы там делаете, на Дворцовой? Туристы, что ли? Вы еще на шпиль Петропавловки заберитесь. Договорились же встретиться на месте, ты чем вообще слушал? Дуйте сюда! Мы заходим, а то замерзли как снежные бабы! Внутри нас найдете! – и закончил. – Давайте только по-рыхлому!

По-рыхлому не получилось. У Зимней канавки Анникки застряла, чтобы сделать несколько снимков. Мечтая о горячем чае, Жека сбивал намерзающие на носу сосульки.

Нужное здание на Миллионной походило на половину всех домов в центре – четыре этажа, фасад в семь окон, полуосыпавшиеся барельефы с изображением хрен уже знает кого. За два с половиной века оно пережило эволюцию от дома фельдшера Семеновского полка, затем перестроенного зодчим Штакеншнейдером, в салоне которого тусовались тогдашние непримиримые враги Достоевский и Тургенев, до кластера, забитого крохотными, на берлинский манер барами и мини-клубами, незаметно перетекающими друг в друга. А во внутреннем дворе, куда раньше заезжали кареты, влажными летними ночами теперь танцевала молодежь.

И не только летними. Оказавшись во дворе, Жека и Анникки увидели сразу несколько дверей, возле которых толпились люди, собравшиеся начать выходные с танцев. Громкий веселый смех, летавший от одной компании к другой, не мог заглушить даже хаус, как из рукава сыплющийся из раскрытых дверей одного из клубов. Кто-то, не снимая зимних курток, приплясывал в надежде согреться. Пока Анникки документировала на видео происходящее, Жека набрал Андрюху:

– Ну и где вы?

– Сажайте свои зады в лифт и поднимайтесь на самый верх. Потом топайте по коридору.

– Матрос, что ты там мяучишь? Какой еще лифт? – успел спросить Жека и сразу увидел, как в одном из углов двора, в пристроенной, старинного вида шахте бесшумно скользит вниз новенький подъемный механизм, прозрачно-мутный, как рыбий пузырь.

Безуспешно пытаясь представить себе рыбу с таким прямоугольным пузырем, Жека кивнул Анникки. Они подошли к лифту. В нем, как в лифте из какого-нибудь «Великого Гэтсби», торчал оператор, не первой свежести мужик, закутанный в дубленку и шарф, но все равно вдребезги замерзший.

– Какой? – трясущимися и посиневшими от холода губами спросил лифтер.

– Нам на самый верх, – ответил Жека.

– А нам – в «Кризис», – сказала одна из трех девушек в куртках нараспашку, заскочивших в кабину следом за улыбающейся финкой. – Кажется, третий. Да, девчонки? – обернулась она к подругам.