Колокол в колодце. Пьяный дождь

Стадо все еще не угомонилось. Слышны были окрики и отборная брань. Это пастух, оставшийся стеречь стадо, желал спокойной ночи сбившимся в кучу неугомонным животным.

— А ведь выгон на Харангошской пустоши когда-то общим был, мирским. Потом старый хрыч Ванштай, дед нонешнего графа, ловко прибрал к рукам все угодья. Мой отец еще пас стада в этих краях.

— Тучные там луга. Выпас в низине. Не так легко выгорает.

— Что ж, поживем — увидим, какой там выпас, — старик тяжело вздохнул и, потянувшись так, что старые кости хрустнули, с трудом приподнялся.

С минуту он вслушивался в непроглядную темноту ночи, окутавшую степь, такую же загадочную и полную неожиданностей, как само будущее. Где-то возле овчарни завыла собака. Ее заунывный, наводивший ужас вой чем-то напоминал причитания плакальщицы. Вдруг встревоженно заворчала и тут же стала злобно рычать овчарка. Пастухи настороженно прислушались.

— Кто-то едет, трое, а может, четверо, — определил старик, хотя конский топот был едва различим.

Пастухи выжидали. В тусклом свете мерцающих звезд дальше нескольких шагов ни зги не видно. Один из пастухов принялся хворостиной шуровать в костре, пытаясь разжечь огонь, но угли уже совсем погасли. Гуртовщики стояли молча, не шевелясь. Нервы у всех были напряжены до предела, как натянутая, готовая вот-вот лопнуть струна. Всадники подъехали к пастухам чуть ли не вплотную, прежде чем были замечены. Их оказалось четверо. Это были жандармы. На фоне звездного неба они казались сказочными великанами. В их касках тускло отражался бледный свет звезд.

Поздоровавшись, они спросили:

— Вы случаем не видели тут трех всадников?

— Окромя вас, никого, — попыхивая трубкой, спокойно ответил старший гуртовщик.

— Так-таки за весь день никто не проезжал?

— Никто. Наведывался тут один из чейтейских, но с ним никого не было.

— Не о своих речь, о чужих.

— То-то и оно. Этого, что давеча приходил, мы знаем как облупленного. С его батькой мы вместе в подпасках ходили. Сынок он моего закадычного друга Бене.

Озадаченные всадники молчали. Они явно не знали, разразиться ли им бранью или продолжать расспросы — авось что-нибудь и выпытают у пастухов.

— Люди у переправы видели, как в эту сторону поскакали всадники.

— Сюда чужаки не заезжали. Точно вам говорю.

Жандармы, видимо, поверили сказанному, пошептались между собой и, пробормотав что-то вроде благодарности, несолоно хлебавши потрусили прочь. Вскоре их поглотила окутавшая степь непроглядная темень.

— Мерзкое это занятие, скажу я вам, гоняться за людьми, — сказал один из пастухов и презрительно сплюнул в сторону.

— Мерзкое, говоришь? Зато хорошо платят, — заметил старый гуртовщик.

— Неужто все еще гоняются за Шандором Рожей[12]?

— Может, и за ним, а может, и за кем другим. У жандармов нынче дел хватает.

— Всюду рыскают. Вот и присмирели бетяры[13], сидят где-нибудь тише воды, ниже травы. Какой дурак станет нынче коней или скотину из стада угонять?

— Что правда, то правда.

Придя к обоюдному согласию, собеседники стали укладываться спать. Подпасок выгреб из-под золы тлеющие угли и притоптал их босыми ногами. Сделал он это, скорее, по привычке — опасаться, что от тлеющего уголька может вспыхнуть пожар, было нечего. К тому же палящие лучи солнца выжгли вокруг все, что только было можно. Пастухи расстелили на земле бурки и улеглись.

— Уж больно раскудахталась Наседка[14]

, — сказал один из них, лежа на спине и вглядываясь в звездное небо, подернутое мглой. — Авось снесется, дождичек выпадет.

— На то она и Наседка, не скоро станет несушкой.

Вскоре все стихло вокруг, и только на ночном привале беспокойно ворочалось стадо.

Погруженная в кромешную тьму степь пугающе зияла, словно бездна или вход в какую-то гигантскую таинственную пещеру.

5

Берег Тисы напоминал стойбище некоего кочевого племени. Уходящие вдаль плавни с уныло поникшими плакучими ивами, зарослями засохшего тростника и вербы и выжженными солнцем кочками в это воскресное утро кишмя кишели людьми. Вдоль берегов выстроились в ряд островерхие хижины. Их соорудили из снопов свежесрубленного тростника, и они напоминали монгольские юрты. Недоставало только мирно пасущегося стада, но беспорядочно разбросанные повсюду повозки издали могли вполне сойти за скотину.

Насколько хватал глаз, простирались пойменные луга. Пойма — извечная арена противоборства реки с человеком. В этом противоборстве попеременно отступал то один, то другой, так и не одержав окончательной победы. А может, это поприще мирного плодотворного сотрудничества и совместных действий, а вовсе не поле битвы? Весной, в половодье, сюда приходят ловить рыбу, летом и осенью — пасти коров, зимой — нарезать тростника на кровлю, ивовой лозы на изгороди и корзины да запастись топливом. Хозяин здесь — вода, а человек — покорный слуга, довольствующийся скромными дарами, которые разбушевавшийся властелин в своей неистовой ярости нередко швырял наземь. Между ними как бы заключена была полюбовная сделка, условия которой свято выполнялись.