Колокол в колодце. Пьяный дождь

Весеннее половодье приносило рыбакам богатый улов. Пойменные болота давали больным пиявки, добрым молодцам — журавлиные перья и перья цапли для украшения шляп. А когда случалось, что на село внезапно нападали чужеземцы или устраивали облавы на рекрутов императорские солдаты, густой кустарник и заросли тростника, как заботливая мать, надежно укрывали беглецов. И не только укрывали, но и оберегали: если какой-нибудь дотошный привяжется с расспросами к прохожему и, напав на след, бросится в погоню, ему не миновать погибели — он навсегда исчезнет на дне глубоких оврагов, сокрытых в песчаной отмели или в трясине прибрежных болот. В засушливые годы поросшие травой луга на островках, разбросанных среди камышовых зарослей, служили спасительным прибежищем скоту, исходившему слюной в поисках подножного корма. Здесь круглый год содержались под открытым небом табуны лошадей, стада крупного рогатого скота и свиней, отары овец. В суровую, с трескучими морозами, зимнюю пору пастухи, денно и нощно пасущие скот на отгонных пастбищах и никогда не знавшие теплой постели, особенно сильно тосковали по домашнему очагу.

Эти ничейные земли никто не считал своими, никто на них не притязал. Щедро делились между собой прибрежными угодьями река, паводковые воды и люди, выросшие в этих местах и знавшие тут каждую пядь. Сложившаяся за века общность судьбы привела здесь к особой смычке человека с природой, и если порой интересы их сталкивались и они вступали в единоборство, опустошая все вокруг, то потерпевший и ответчик, как закоренелые сутяги, никогда не обращались к посредничеству, не просили рассудить их, считая все это своим внутренним делом. Дескать, случилось, сами и разберемся…

И вот теперь сюда, на эти земли, нахлынули чужаки. Повсюду зияли огромные, вырытые в земле ямы, а вдоль реки возвышалась свежая насыпь. Весь край, казалось, погрузился в какое-то дремотное состояние или даже в глубокое забытье. Видны были лишь следы прежней жизни. Вокруг ни души, даже река словно отступила от прежних своих берегов под натиском вторгнувшихся пришельцев и притаилась в своем русле.

Полчища захватчиков, судя по всему, решили незамедлительно воспользоваться замешательством, которое вызвало их внезапное вторжение. Несмотря на воскресный день, всюду трудились люди. Они рыли землю лопатами, нагружали ею тележки и торопливо увозили прочь. Один толкал тележку, другой тянул ее канатом, так общими усилиями вкатывали ее на насыпь. Только свежевыстиранные рубахи да закатанные выше колен чистые штаны напоминали о том, что нынче праздничный день. Когда солнце, все выше взбираясь по небосводу, почти достигло зенита, работу все-таки прекратили. Перед хижинами один за другим стали разгораться костры, и заскорузлые, загорелые руки, словно священнодействуя над огнем, поджаривали нанизанные на прутики куски сала с луком. Утренний воздух, перемешанный с ароматом жареного мяса, создавал приподнятое настроение. Такое благоговейное настроение вызывает у прихожан запах ладана во время богослужения. Кое-где еще раздавалось тонкое взвизгивание напильника, которым водили по краю железной лопаты, или стук молотка о колесо тележки. Но вскоре и эти звуки, свойственные суетным трудовым будням, исчезли. И вот теперь день стал по-настоящему праздничным, воскресным. Люди не спеша, как стадо коров, которое пригоняют в летний вечер к водопою, направились на берег реки. Они несли к реке перекинутые через плечо узлы с грязным бельем.

На самой окраине стана, позади лачуг и шалашей, стояло сколоченное из досок строение. Оно служило конторой и одновременно жильем для инженеров, руководивших возведением дамбы, и выделялось своим размером среди остальных хибар.

Балог только что вернулся из усадьбы Вардаи. С помятым от бессонной ночи лицом сидел он на краю постели и делился впечатлениями с рыжеватым рослым молодым человеком, с которым жил в одной комнате. Тот стоял к Балогу спиной, склонившись над разложенными на столе чертежами, и, казалось, совсем его не слушал. Но вдруг, обернувшись, насмешливо перебил говорившего:

— Надеюсь, ты наведался к своим родичам?

Балог, собиравшийся было снять сапоги, выпрямился во весь рост. Лицо его выражало удивление.

— Тебе не кажется, что твоя ирония неуместна?

— Ирония?

— Да, ирония. Мне она не нравится.

— Не понимаю. Я спросил без всякой задней мысли. Я знаю, что дел у тебя по горло, некогда даже наведаться в деревню. И вот наконец тебе представился удобный случай. Надеюсь, ты воспользовался им?

— К чему ты затеял этот разговор?

— Да так.

Балог снова принялся за сапог, но, так и не сняв его, выпрямился и, угрюмо глядя на широкую спину товарища, сказал:

— А ты, Бела, тоже мог бы поехать. И тебе не мешает немного отдохнуть.

— Ах вот как. Значит, ты отдохнул? Зачем же тогда укладываешься?

— А ты что, возражаешь?

— Совсем нет!

Балог встал, прошелся несколько раз по тесной комнате.

— Уж не стряслось ли чего? Что-то ты мрачный.

— Ничего особенного не случилось! Вот собираюсь в село. Нужно навербовать сотню-полторы рабочих на земляные работы.

— Драхота сам справится с вербовкой.