Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Но людей было уже не остановить. Они зажигали факелы и кидали их на брезентовые покровы грузовиков. Водители поспешили отвезти машины ближе ко входу в лагерь. Начался хаос. Солдаты отступили и затаились между бараками, пытаясь понять, как действовать в непривычной для них ситуации. Ведь обычно пленники Аушвица почти не сопротивлялись, но в тот день мучители встретили достойный отпор.

Меня охватила гордость за этих цыган. Большинство людей считали их «антисоциальными элементами», но они единственные оказались способными защитить своих родных и сопротивлялись тому, чтобы их как бессловесный скот вели на убой.

Я вдруг заметила Блаза, у которого была рогатка в руках и какой-то солдат как раз целился в него. Я подбежала к солдату и сильно толкнула его. Немец потерял равновесие, и пуля улетела в небо.

– Блаз, немедленно слезай с крыши и возвращайся в наш барак! – крикнула я.

Тут другой солдат ударил меня прикладом в лицо.

Блаз спрыгнул с крыши и вцепился солдату в горло. К нему присоединилась группа мальчишек, и солдаты поспешили отступить к своим товарищам.

Сын помог мне встать. Я обхватила его за плечи и спросила:

– Ты видел близнецов?

Он покачал головой, но один из его друзей показал на несколько оставшихся у ворот лагеря грузовиков. Брезент был порван, и из машин пытались выбраться человек тридцать пленников, среди которых были и близнецы.

Несколько солдат отгоняли заключенных, побежавших на помощь пленникам в грузовиках, но большая часть эсэсовцев отступали. Грузовик, в котором были близнецы, развернулся и поехал в сторону ворот. Капо выстроились в живую стену, чтобы не пустить заключенных, но напор бегущих сшиб их с ног. Я ухватилась за борт грузовика, заглянула внутрь и крикнула близнецам, чтобы они прыгали. И хотя они с опаской посмотрели на землю метрах в двух с половиной под собой, Эрнест перелез через деревянный борт, схватил Эмили за руку, и вместе они спрыгнули в грязь.

Тем временем грузовик проехал через ворота, и солдаты быстро закрыли их. Большинству цыган удалось выпрыгнуть из машин, в которых осталось лишь с десяток человек.

Люди сломя голову побежали к баракам, боясь, что охранники откроют огонь на поражение, но выстрелов не последовало.

В ту ночь все дети лагеря оставались с нашей группой учителей в яслях и школьном бараке, пока остальные цыгане готовились к новой атаке. Повстанцы совершили набег на склад и кухню и соорудили что-то вроде баррикады. Мы сидели в ожидании нападения эсэсовцев.

К десяти часам вечера в лагере воцарилась тревожная тишина. Все были в ожидании, когда она нарушится. Дети спали на полу, а учителя с помощницами сидели у двери, готовые в любой момент встать на пути охранников лагеря и защитить детей.

Деревянный пол насквозь промерз, и у меня заломило кости. Близнецы не отходили от меня и жались ко мне с двух сторон.

– Думаю, это конец, – прошептала Зельма.

Я тоже так думала. Каждый день прибывали все новые и новые поезда с венгерскими евреями, а мы, казалось, стали лишь досадной помехой для нацистов.

– Участь некоторых была решена сразу же, как они вышли из поезда. По крайней мере, мы смогли сделать что-то достойное перед смертью, – сказала я, хотя вовсе не была уверена, что ради этого стоило продлевать агонию детей, попавших в лапы Менгеле.

– Для меня было честью познакомиться и поработать с вами.

– Зельма, не вешай нос. Нацистам нужны молодые люди для работы на оружейных заводах. Я уверена, что у тебя и других воспитательниц есть шанс остаться в живых. А я неплохо пожила. Жаль, конечно, детей, но кто знает, какой мир их ждал бы после войны? Может быть, смерть – это выход для всех нас?

Но, несмотря на мысли о скорой смерти, я не была готова сдаваться. Драться до последнего вздоха – вот что я должна делать.

– Сын моей подруги – Клаус – сказал, что дети могут пролезть через окошки туалетов в бане и оказаться на футбольном поле. Там можно пройти мимо крематориев и спрятаться в лесу, – серьезно сказала Зельма.

– Это безумие. Отсюда пути нет, – ответила я.

– Но некоторым за последние месяцы уже удалось это сделать. Да, у большинства не получилось уйти далеко, но есть те, кто смог убежать.

– Мы окружены. Такой путь для побега – самоубийство, – сказала я, закрывая тему.

Зельма замолчала, и вновь наступила тишина. Остаток ночи я провела в беспокойном сне, прислушиваясь к дыханию детей. С первыми лучами солнца нас разбудил резкий свисток, а через несколько минут раздался голос из мегафона.

Это говорил Иоганн Шварцхубер, оберштурмфюрер цыганского лагеря. Его не часто видели в лагере, но его пронзительный голос был безошибочно узнаваем.