Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

– Друзья-рома, вопреки слухам, которые распространяются в лагере, в наши намерения вовсе не входит всеобщее уничтожение цыган. Вы – наши гости, и после войны мы сделаем так, что вы будете жить в хорошем месте. Вчера часть мужчин и женщин были отправлены в другие рабочие лагеря, чтобы помогать Германии в войне против коммунизма. В знак нашей доброй воли мы объявляем, что никто не понесет наказание за вчерашние акты неповиновения. В ближайшие дни мы сообщим старейшинам общины имена заключенных, которые тоже будут переведены в другие лагеря. Сегодня капо раздадут двойную порцию еды, а завтра жизнь в лагере вернется в обычное русло.

Мы удивленно переглядывались. Никто не верил словам офицера СС, но, по крайней мере, было такое впечатление, что нацисты заключили с нами перемирие. Возможно, они испугались, что восстание распространиться и на другие части лагеря. Но так или иначе, обещание было исполнено: спустя два часа капо раздали еду, и все вернулось на круги своя.

А через десять дней нацисты исполнили второе свое обещание: более пятисот заключенных отправили в другие лагеря. В итоге к концу мая в Аушвице осталось около четырех тысяч человек из более чем двадцати тысяч, находившихся в лагере в мае 1943 года. Кто-то погибал от насилия, голода и болезней, но большинство окончило свою жизнь в огне крематориев.

Глава 17

Август 1944 года

Аушвиц

Летом 1944-го невыносимая жара, казалось, предвосхитила ад, который предстояло пережить узникам Аушвица. Наши и без того скудные запасы воды сократились до минимума, а порции еды уменьшились настолько, что многие заключенные передвигались по лагерю как привидения. В конце мая нацисты увезли большинство моих помощниц: двух медсестер – Майю и Касандру, а также нескольких цыганских матерей. Остались только Зельма и Вера Люк, ставшая моей основной помощницей. Вместе с тем уменьшилось и количество детей, о которых нужно было заботиться. Школьный барак закрылся, как и некоторые медицинские бараки. Среди медработниц осталась одна Людвика.

Ночами стояла духота. Но жара и влажность – это было еще не самое худшее. Самым невыносимым был удушливый запах дыма от крематориев и непрерывно горевших летом костров. И это все на фоне непрекращающихся свистков поездов, прибывавших днем и ночью из Венгрии. Иногда два или три поезда стояли в тупиках, а их несчастные пассажиры больше суток ждали своей участи за закрытыми дверями.

Менгеле в цыганский лагерь почти уже не заходил. Я видела его только тогда, когда он стоял на платформе, выбирая жертв для своих экспериментов среди непрерывной волной прибывавших в Биркенау венгерских евреев. С такого расстояния он казался спокойным и уравновешенным, как всегда – в безупречной форме, как будто развал Третьего рейха и упадок Аушвица его не волновали. Иногда он присылал нам немного еды. В каком-то смысле он продолжал защищать мою семью. Наверное, в докторе иногда просыпались какие-то остатки человечности.

А вот в стане охранников наблюдались совсем другие настроения. Они одновременно были подавлены и взбешены. Большую часть суток они пьянствовали и куражились, ослепленные от крови и ненависти, словно загнанные в клетку бешеные собаки, пытавшиеся изо всех сил вырваться, перед тем как их увезут на убой. Дня не проходило, чтобы кто-то из них не убил заключенного просто так, по прихоти.

Повсюду царил хаос. Нацистов теснили по всем направлениям, и мы понимали, что наш лагерь представляет головную боль для начальства Биркенау. В нашем лагере в основном оставались лишь дети, женщины и старики, и потому мы были легкой мишенью для нацистов. Несколькими неделями ранее солдаты СС ликвидировали единственный в Аушвице еврейский семейный лагерь. За несколько дней почти всех его обитателей отправили в газовые камеры. Чешские евреи почти не оказывали сопротивления, хотя их было гораздо больше, чем нас.

Однажды утром капо и охранники, которые в последние несколько недель почти не осмеливались заходить в наш лагерь, провели перекличку и сообщили, что на следующий день в другой лагерь будет переведена почти тысяча заключенных. Слушая монотонное перечисление, мы услышали имя Эльзы Бакер. Я подошла к ней, взяла за руку и поздравила.

– Эльза, завтра ты покидаешь Аушвиц. Надеюсь, ты скоро увидишь своих родителей, – сказала я, гладя ее по голове.

– Спасибо, фрау Ханнеманн, – сказала она, счастливо улыбаясь.

Мы все тогда были уверены, что после Аушвица любой другой лагерь покажется раем.

Незаметно ко мне подошла секретарь лагеря Элизабет Гуттенбергер и предложила немного прогуляться. К тому времени я была так истощена, что любые перемещения мне давались с трудом. Я быстро уставала, а из эмоций оставалась разве что апатия. Единственное, что поддерживало меня – это мои дети и дети лагеря.

– Все кончено.

– Что это значит? – спросила я, недоумевая.

Элизабет взяла меня за руки и крепко сжала.

– Я не могу рассказать все, но нацистам понадобились эти бараки для заключенных из Венгрии. А до цыган им теперь нет дела.