Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Менгеле взял лист со стола и положил его в карман кителя. В глазах его промелькнуло нечто, уже не похожее на презрение, но не дотягивающее до уважения.

– Фрау Ханнеманн, я не понимаю вашего выбора. Это акт индивидуализма, достойный сожаления. Вы ставите личные чувства выше блага своего народа. Национал-социалистическая партия стремится как раз к обратному. Есть только нация, личность не имеет значения. Но надеюсь, что вы уверены в своем решении. Назад дороги уже нет.

Повернувшись, он вышел. Услышав, что я снова одна, из комнаты выскочили дети и обняли меня. Мы были единым организмом с шестью сердцами, бьющимися в унисон.

– Нас отвезут в лучшее место, – сказала я с комком в горле.

Пусть это и была ложь, но в этот момент я действительно верила своим словам. Мысль о смерти в этот момент показалась сладкой, как мысль о вечности. Через несколько часов мы будем свободны навсегда.

Малыши вскоре вернулись к своим играм, но Блаз остался рядом со мной.

– Дорогой, я думаю, тебе стоит поторопиться. У нас осталось минут пятнадцать. Я собрала тебе еду, которую откладывала на крайний случай, и немного денег. Не спрашивай, как я их достала. Говорят, за пределами лагеря тем заключенным, которым удается сбежать, помогает польское сопротивление.

– Но я не могу бросить тебя, – сказал Блаз ошеломленно.

– Иди, поцелуй своих братьев и сестер. Они останутся жить в тебе. Твои глаза будут их глазами, твои руки – их руками. А значит, наша семья не будет полностью стерта с лица земли.

Блаз заплакал, обнял меня, и я в последний раз ощутила тепло его тела. Потом он попрощался со своими братьями и сестрами, которые равнодушно обняли его и вернулись к своим играм, не понимая, что означают эти объятия. Его глаза впивались в них, запоминая их худые лица. Время с его ненасытным аппетитом пожирает наши воспоминания и лица тех, кого мы любили, но с ним борется память, полагаясь на силу наших слез и болезненных вздохов любви.

Я поправила его кепку, застегнула верхнюю пуговицу на рубашке, заметив, что она опять болтается на одной нитке. «Надо бы пришить, когда вернется», – отметила про себя по привычке. И тут же мысленно споткнулась: «когда вернется…»

Я проверила, все ли необходимое он положил в свой узелок, и проводила до двери. Затем я поцеловала его на прощанье, и он направился в сторону бани. Едва он скрылся между бараками, как послышался вой сирены. Под ложечкой у меня засосало, я затаила дыхание. На несколько мгновений лагерь накрыла жуткая тишина, а потом резко прервалась ревом двигателей и лаем собак.

Я вернулась в наш барак, где дети продолжали играть, и начала вырезать фигурки из бумаги. Перед мысленным взором у меня было улыбающееся лицо Иоганна, и мне хотелось верить, что он спасется от гибели, однажды найдет Блаза и вместе они восстановят нашу разрушенную семью.

В эти последние минуты я вспоминала утро в нашей квартире: запах настоящего кофе и волшебные минуты перед завтраком, когда все наслаждались сном под сенью моих крыльев. «Благословенная повседневность, пусть ничто не сломит тебя, ничто не ранит тебя, ничто не лишит тебя красоты и тех сладких образов, которые ты рисуешь в наших душах», – написала я в своем дневнике, прежде чем закрыть его, скорее всего навсегда.

Эпилог

Когда жизнь сильнее смерти…

Дописав эти строки, я закрыла дневник и несколько секунд не могла решить, как поступить с ним. Оставить ли здесь, на столе или взять с собой… Нет, все же пусть останется.

«Фрау Ханнеманн, Хелен».

Я вздрогнула от неожиданности: занятая своими мыслями, я не услышала, как в барак зашла Элизабет.

«Послушайте меня, пожалуйста, внимательно, – она говорила очень тихо и то и дело оглядывалась на входную дверь. – Кажется, я могу вам помочь».

Я с недоумением посмотрела на нее: «Помочь? Но чем же? Как?..»

«Умоляю, не отказывайтесь сразу. Я знаю, вы честная, но, возможно, это – шанс выжить…»

«Господи! О чем вы?..»

«Выслушайте меня. У нас есть всего несколько минут, – Элизабет схватила мои руки, пытаясь успокоить меня, но ее саму трясло от волнения. – Я только что узнала, что в одну из машин сейчас грузится какое-то оборудование и она отправится в колонне грузовиков, но дальше выедет за ворота лагеря. Сейчас машина стоит за этим бараком».

Я все еще не понимала, для чего Элизабет говорит мне это.

«Я видела: там в кузове есть маленький выступ, а под ним ниша и кучи какого-то тряпья. Там можно спрятаться», – она выпалила это на одном дыхании.

«Вы предлагаете мне…»

«Я думаю, что надо попытаться вырваться отсюда».

Я смотрела на Элизабет как на умалишенную. Покинуть лагерь можно только одним способом – умереть своей смертью или погибнув в газовой камере. Об этом знали все.